— Прекрати, — прошу я.
Потому что мне слишком хочется поверить. Разорванным по свежему шву кровоточащим сердцем — хочется!
— Ты сама спросила, — пожимает он плечами.
— Никто так не делает… — шепчу я почти неслышно, одними губами.
— Я делаю.
Я мотаю головой, отступая от него шаг за шагом, пока не упираюсь спиной в ограду балкона. Дальше — некуда. А Богдан все еще слишком близко.
— У тебя просто крыша потекла, — говорю быстро, тараторю, чтобы потоком слов удержать его на расстоянии… удержать хотя бы его. — Нельзя разводиться, если ты просто поцеловал кого-то! Если просто возбудился! Подожди — и тебя отпустит! Если б все в таких случаях разводились, статистика была бы еще хуже, чем сейчас. Знаешь, почему наши бабушки и дедушки столько лет вместе жили? Потому что не бросались очертя голову в каждый омут, что…
— Даш… — Он прерывает меня одним прикосновением.
Одним-единственным касанием пальцами моих пальцев, что нервно комкают ткань пледа. Абсолютно невинным. Но меня встряхивает так, что кажется — бригада врачей подъехала с дефибриллятором и шарахнула максимальным зарядом.
— Нет! Не трожь! — вскрикиваю в отчаянии.
Он убирает руку, но я смотрю на его подрагивающие пальцы и жалею, жалею, жалею…
— Завтра утром я подам заявление на развод, — говорит Богдан так, будто на сто процентов уверен в своем решении.
— А жена знает? — горько усмехаюсь я.
— Узнает.
— Тебе ее не жалко?
Богдан впервые за разговор отводит от меня взгляд. Отворачивается, любуясь на все тот же тихий темный двор. Там шумят под весенним холодным ветром деревья, мигает умирающая лампочка у подъезда напротив. У кого-то в квартире гаснет желтый свет на кухне и начинают вспыхивать голубые отсветы телевизора в спальне.
Ничего интересного.
Но он молчит и смотрит туда довольно долго, пока я упорно разглядываю темную тень щетины на его челюсти. Скольжу взглядом по рукам, упирающимся в ограду балкона, по мятым манжетам рубашки: он застегнул их, скрывая мой подарок.
При воспоминании о собственном порыве кровь бросается в лицо. Виновна! Свидетельство грехопадения налицо — причем его-то поцелуй без следа растаял на моих губах, а я сама оставила ему улику.
— Очень жалко, — глухо говорит Богдан. — Но тратить ее время, вынуждая жить с человеком, который ее не любит, было бы жестоко.
— А ведь ты наверняка клялся в вечной любви, когда надевал ей кольцо… — наваливаю я пару тонн камней на его уже и так потрескавшуюся совесть.
— Все мы клянемся в том, что не можем выполнить, даже если очень хотим. — Он поворачивается, и в светлых глазах я вижу яркие искры. Он склоняется ко мне, и мой язык примерзает к нёбу, я больше не могу протестовать, я устала бороться с собой. Но Богдан не делает больше попыток прикоснуться ко мне. Он просто стоит очень-очень близко, невозможно, недопустимо близко, так что я чувствую его дыхание и начинаю отчаянно скучать по вкусу поцелуев, который не успела забыть. — Что бы ты сама предпочла: жить с человеком, который любит другую, но выполняет данное тебе обещание быть всегда вместе? Или как можно раньше использовать свой шанс на свободу?
Глава Конец вечеринки
«Кончилось шампанское, погасли фейерверки», как пели Abba в своей новогодней песенке. Собираешь грязную посуду со стола, заметаешь осколки, кладешь на полку под зеркалом в прихожей чью-то потерянную серьгу и забытый шарф.
Думаю, это печальное время после окончания вечеринки — основная причина, по которой мы все чаще празднуем где-нибудь в кабаках. Уходя оттуда с цветами, подарками и хорошим настроением. Не надо возвращать на места вытащенные книги, оттирать пятна от диванов, мыть посуду.
Завтра, конечно, придет домработница, но оставлять на ночь разгром после вечеринки не хочется.
Я относил посуду со стола на кухню и убирал в холодильник остатки еды, когда пьяная в хлам Алла воздвиглась в дверном проеме, обвела мутным взглядом пространство и, шатнувшись, подошла к раковине. Включила воду и, не жалея широких рукавов праздничного платья, принялась мыть посуду, покачиваясь на высоких каблуках.
Она не выносила ни единой грязной ложечки, оставленной до утра.
— Оставь, — сказал я. — Сам вымою.
Алла перевела на меня взгляд, со звоном бросила в раковину вилку, которую медленно терла губкой, и раздраженно встряхнула руки.
Пришлось захлопнуть холодильник и, засучив рукава, перебазироваться к раковине.