То был мир насилия и растления, мир, выросший из ненависти отступников. Я прошел по твоим следам, Саул из Тарса; под твоим ядовитым дыханием цветущая земля обратилась в мерзостное кладбище, светлый мир — в зловонный дом Ваала. Каков он, огонь очистительный, когда осквернено то, что творил Вечный Творец?
Перед вечером слабость оковала мое тело; в иной час силы как бы покидают меня, но я знаю: я Тобою избран и Ты заботишься о жизни моей. Скоро кончится мое искупительное бдение и я омою свое тело…
О сладкий час, когда я буду купаться в чистом воздухе Изреельской долины! Я бегу, и ветер развевает мои кудри. Я упьюсь вином твоих лоз, я упаду на твою землю и буду целовать твой песок, я прижмусь к тебе, я буду пить твое дыхание!
Обнимаю тебя в мечте моей, и наслаждение мое выше всего, чего может хотеть душа человеческая.
К ночи спустилась мгла, тяжелый туман висел неподвижно. Огни фонарей в руках прохожих были безлучистыми пятнами. Однозвучно, не переставая, капала капля. Ночью часовой все окрикивал тем же обрывающимся криком запоздалых прохожих. А я смотрел в темноту и мрак и ждал.
Был вечер, было утро, день пятый.
К утру туман рассеялся, и прежде, чем показалось солнце, его лучи заблистали на куполах языческих храмов.
Еще было рано, когда через мост провели группу невольников: это были испанские евреи. Тяжелой поступью, измученные, исхудалые, с неистовым страданием в глазах, в отрепьях, мужчины и женщины, некоторые с маленькими детьми на руках, они волочились, погоняемые сицилийскими пиратами. Слезы заволокли мои глаза. Господи, нет конца страданиям народа Твоего! Господи, Тобою избранный народ, Твой сын, посмешище у народов, плевок под ногою их! Есть ли муки более страшные, чем те, на которые Ты обрек народ Свой? О, подыми меня, Господи, дай мне силу нечеловеческую, и тогда да умру и я под обломками рухнувшего Рима!
Сердце мое разрывалось. Я подымал свои руки и ждал, что Бог вложит в них силу, и даст мне меч, и начнется истребление. Но еще безмолвно было небо. Долго капля за каплей текли слезы по моим щекам.
Я перенесся воспоминаниями в страну, где я родился. Я вспомнил вечера на коленях у матери и ее страшные рассказы под завывание ветра снаружи о том, как изгнали евреев из Испании, как они пришли в Португалию, и о том, как их изгнали потом из моего города. Я вспомнил рассказы о кораблях, потерпевших крушение у берегов Африки, о евреях, взятых в плен и рабство, о еврейках, ставших наложницами… Сестры мои родные! Чем я очищу вас? Чем я искуплю ваши страдания?
Тяжело было на душе. Равнодушно, без мыслей, смотрел я на беснующуюся толпу людей вокруг меня.
Когда стала спускаться темнота, спокойствие понемногу снизошло на меня. Сегодня вечером Суббота. Встань, мой друг, навстречу невесте! Lcho dodi, likrath kala — это я жених, это моя невеста Суббота.
И ночью мне казалось, что около меня стоит нежная невеста Суббота, и черты ее лица мне чудились знакомыми. Мое лицо было около ее ладоней и от нее всей исходила чудная ласка. Чисто было в моей душе.
Вечер и утро — шесть дней.
Обильная роса выпала в субботнее утро. Волосы мои, щеки и руки были покрыты свежей влагой. На плаще блестели в первых солнечных лучах круглые капельки; они переливались радужными цветами. Суббота одарила меня этими бриллиантами. Душа моя настраивалась торжественно.
Идут в синагогу евреи спокойною поступью. Они не ведают, что уже пришел тот, о ком они будут взывать сегодня. Не знают они, что вот проходят мимо того, кто первый камень положит Храму Иерусалимскому. Лучший день среди всех дней мирозданья! Солнце иерусалимское будет сверкать с вышины. Двенадцать колен израильских столпятся на всех холмах вокруг Иерусалима. Объятьями и поцелуями встретят друг друга пятнадцать столетий не видавшиеся братья. Из Прованса и Шампани, из Танжера и Феца, из Амстердама, с Рейна, из Моравии и из Габсбургской земли, из Варсовии и с Волги, из Мантуи, Падуи, Неаполя, из Салоник, Каира, Алеппо и Багдада, из Йемена, Индии и Китая сойдутся рассеянные израильтяне и вместе с ними десять колен из-за Самбатиона. Я займу трон всей земли. И возликует небо, и сердце истечет в счастье, и открою свою грудь и свое сердце и вознесу его Богу!
Но вот опустил я взор свой долу. Как бы в ответ весело засверкал мне осколок стекла на настиле моста. Даже в моих истоптанных на чужбине башмаках было что-то радостное.
Я поднял глаза к небу, и мой взор надолго потонул в синей бесконечности.