Отсюда, наконец, самое поразительное: фантастическая пассивность и медлительность власти – при видимой активности в виде речей и обращений, падавших в пустоту, – как бы завороженными глазами наблюдающей за происходящим, ее систематическое отставание от событий, ее неготовность всерьез подступиться к национальному вопросу.
Напомню, что уже в феврале 1988 года Горбачев заявил на Пленуме ЦК, что надо посвятить специальное заседание национальному вопросу. Созвать такой пленум он обещал и в «Обращении к народам Азербайджана и Армении». Однако на пленумах в шоке и июле того же года по национальному вопросу не было сказано ни слова. И прошло более полутора лет после его февральского заявления, и состоялось восемь пленумов ЦК (и это на фоне разгоравшегося пламени национальных движений!), прежде чем вопрос был поставлен на обсуждение в сентябре 1989 года (причем сам Пленум дважды назначался и откладывался).
Но ни материалы Пленума, ни опубликованная за две недели до него платформа КПСС «Национальная политика партии в современных условиях» не оказали заметного влияния. И не только потому, что по содержанию уже отставали от размаха национальных движений. Для партийной инициативы было непоправимо поздно. К тому же вслед за Пленумом не последовало ни серьезных мер по реализации его решений, ни документов, их развивающих и конкретизирующих.
Между тем в 1988 году даже в Прибалтике большинство еще не заикалось о независимости, и это было не только тактическим приемом, но отвечало уровню национального самосознания, еще не преодолевшего «привязку» к СССР и его притяжение к себе. Вот почему именно тогда была важна реальная трансформация национальных отношений, способная показать народам новые условия, в которых они будут жить.
Таким образом, существовала абсолютная несинхронность между динамикой в национальном вопросе «внизу» и реакцией центра, его хроническое и чудовищное отставание. Объяснение этому может быть только одно: руководство страны все еще не представляло масштабы и убойную силу развернувшегося национального движения и, главное, не знало, как подступиться к национальному вопросу, не имело адекватной государственной концепции на этот счет.
В?третьих, в результате этой бескомпасной и аутсайдерской политики сложилась ситуация, которая и стала одной из основных причин «кончины» Союза. Людям пространно говорили об его «обновлении», но все это так и осталось в рамках словесности. Народы, пришедшие в движение и жившие во власти памяти о прошлых обидах, не получили возможности сравнить прежние отношения с центром – с «обновленными», которые так и не появились. И в противостоянии реально существующих отношений и фантомов обещаний первые выглядели убедительнее. Секретарь ЦК Компартии Латвии Вагрис имел право сказать на Пленуме в декабре 1989 года: «На уровне политического руководства о новом федерализме и политической самостоятельности говорилось много. На уровне законодательной власти – почти ничего. На уровне исполнительной власти – молчат».
В?четвертых, не было рычагов, способных проводить в жизнь даже правильную политику руководства, если бы такая существовала. При всей неоднородности аппарата и руководящих кадров в национальном вопросе они были консервативны, возможно более, чем в других. Прочно свили гнездо великодержавно?снисходительное отношение к неславянским «инородцам», привычка к проводившейся («сталинской») национальной политике и отношение к ней как совершенно естественной, рефлекс силовой реакции на проявления националистических настроений.
Показательно, что начиная со второй половины 1988 года на всех пленумах ЦК Горбачев находился под прессом критики по поводу своего бездействия в национальных делах и требований о наведении порядка с помощью административно?репрессивных мер. А реформистски и реалистически настроенным руководителям прибалтийских компартий, например Бразаускасу и Вяласу, на пленумах буквально не давали говорить.
Центр действительно был пассивен, да и применение силы иной раз являлось оправданным. Но программа большинства критикующих – а это была верхушка партии – фактически лишь к этому и сводилась. Приведу несколько примеров. Хоть и частные, они, несомненно, иллюстрируют настрой руководящих кадров. Февраль 1987 года, Г. Колбин на Пленуме ЦК: «У нас нет роста национализма, а есть ослабление работы по борьбе с проявлениями национализма. Недавно опять подняли голову. Мы вынуждены были дать строгие партийные взыскания и даже исключить из партии некоторых работников массовой информации…» Апрель 1990 года (когда национальные движения уже разлились широким потоком), Г. Разумовский на секретариате ЦК, где обсуждается вопрос об отношениях КПСС с Компартией Эстонии накануне ее съезда: «Надо исключить термин «переговоры» (с эстонцами. – К. Б. ), я к нему себя не готовил». Лето 1990 года, мне приносят записку о присвоении дипломатического ранга первого секретаря (?) министру иностранных дел Латвии. Звоню подписавшему ее коллеге, замзаву Международным отделом, и выражаю удивление по поводу слишком низкого для республиканского министра звания. Мне отвечают, что так делали всегда и оснований менять не видят. Все попытки объяснить, что это неуважительно, вызовет заметное недовольство и т. д., ни к чему не приводят. Я вынужден, изменив записку, подписать ее сам.