И только один рисунок, казавшийся особенно загадочным, открыл нам свой секрет. В этом изображении был применен, видимо, широко распространенный среди первобытных мастеров способ использования какой-нибудь естественной неровности камня в качестве определенной детали и построения, исходя из нее, контуров всего животного. Я уже не считаю бесчисленные примеры использования каменного ребристого выступа в качестве спинного хребта. В одном месте выпуклость стены, напоминающая горб бизона, послужила основой для изображения силуэта этого животного; иногда сталактиты или вертикальные желобки фигурируют в виде ног животных. Помню, в гроте Монтеспан я нашел очень выразительную голову ящерицы в профиль, где глазом была овальная галька, заключенная в конгломерат потолка.
Здесь, в Тибиране, скалистый грушевидный выступ, близко напоминающий абрис головы медведя, был отправной точкой в изображении силуэта, когда-то, очевидно, целого, но сейчас сильно поврежденного временем. То, что от него осталось, — линия шеи, загривок, спина, очень округлый круп и массивные ноги — прекрасно передает тяжелый, приземистый контур медведя с наклоненной головой. По-видимому, усеченный каменный конус — голова медведя — первоначально был слишком длинным и слишком тонким; с помощью каменного орудия он искусно обрезан до нужной длины, и эта умелая и рассчитанная поправка изменила все произведение, придав ему вид идущего медведя, на ходу обнюхивающего землю.
Медведь расположен совсем рядом с лошадью, но близкое соседство травоядного, видимо, нисколько не волнует плотоядное, и, наоборот, они намеренно повернулись друг, к другу спиной!
Что же касается выгравированной и раскрашенной лошади — лучшего изображения пещеры, то и она совсем не бросается в глаза, поэтому никто ее не заметил, и мы сами, много раз рассматривая эту стену, также ее пропустили.
Здесь, кстати, я упомяну, что некоторые из доисторических рисунков были открыты очень поздно, хотя и в очень хорошо известных и часто посещаемых гротах. Так, например, знаменитые рисунки гротов Марсула и Нио были частично исчерчены подписями, инициалами, датами и «графикой» посетителей, совершенно о них не подозревавших и не видевших ничего, кроме какой-то мазни и неясных штрихов там, где тем не менее были прекрасные силуэты бизонов, львов, северных оленей, лошадей и т. д…
Позволим себе высказать еще одно соображение по поводу этих произведений искусства и упомянуть о том, как велика разница между осмотром доисторической живописи в зарегистрированном, оборудованном, освещенном электричеством гроте, где их показывает и комментирует проводник, и неизмеримо более волнующим личным ее открытием в тайниках какой-нибудь «дикой» пещеры.
Мне кажется, что разница та же, если не большая, как и между хождением от картины к картине в музее (часто ведущим за собой пресыщение) и своей собственной находкой забытого где-нибудь на чердаке Рембрандта.
Таковы были наши мысли и чувства, когда мы, наконец, с сожалением направились к выходу из грота Тибиран; с ним у нас теперь связано столько воспоминаний, историй и самых разнообразных случаев! Мне кажется, все это только подтверждает, что пещеры, часто считающиеся мрачными, печальными и безжизненными, наоборот, представляют собой места, полные тайны, места, будящие ум, волнующие душу, — словом, места, где веет живой дух.
Обо всем сказанном я уже не раз писал и глубоко чувствовал на протяжении всего своего жизненного пути любителя пещер, но эти мысли и чувства вылились и сформулировались особенно отчетливо раз и навсегда именно тогда, при выходе на дневной свет из пещеры Тибиран. Когда мы уже собирались опять ползком пробираться под низким сводом, я с удивлением увидел, что одна из моих девочек с детской непосредственностью вдруг поцеловала изображение лошади. Этот поцелуй десятилетнего ребенка показался мне очень трогательным и гораздо более красноречивым, чем все мои собственные умозаключения. Мне кажется, только ребенок мог так просто, непритворно, без аффектации, таким милым и глубоким жестом скрепить символической печатью связь между мраком веков и настоящим.
Через несколько минут мы уже были у выхода из пещеры.
В тишине большого леса, в глубоких сумерках зимнего дня все молчало, но молчание после пережитого в пещере казалось торжественным и суровым. Мы все еще были во власти далекого, незапамятного прошлого, когда какой-нибудь отдаленный наш предок мог так же выходить из того же самого грота.