Сплетенные из камыша циновки «пук-кви»[50] мы бросили, ведь путь был слишком долгим, чтобы тащить их с собой. В плохую погоду мы сооружали шалаши и покрывали их тремя-четырьмя свежими бизоньими шкурами, которые быстро замерзали и хорошо защищали нас от ветра и снега. Когда ветра не было, мы спали просто под одеялами. Всю дорогу Пе-шау-ба и Са-нинг-вуб несли на спине двух маленьких детей моей сестры. Так мы шли два с половиной месяца, хотя и старались идти быстрее, когда позволяла погода. Примерно на половине пути мы миновали факторию и форт, расположенные у Маус-Ривер. Путь мы держали в основном на северо-запад и наконец достигли местности, носящей название Кау-вау-ко-минг-Сах-кие-гун (озеро Прозрачной Воды – Клируотер). В это озеро впадает речонка Малый Саскачеван (Быстрая Вода). Но это не исток и не приток Саскачевана, протекающего гораздо севернее. Впрочем, озеро Прозрачной Воды не главный исток маленькой речки, берущей начало далеко на севере. На ее берегу стояла бревенчатая хижина, которая уже несколько лет служила приютом для Пе-шау-бы и его спутников. Жену свою вождь оставил на озере Гурон; не знаю, были ли женаты другие индейцы, но женщин с ними тоже не было. Как только мы пришли на месте, Пе-шау-ба открыл свой тайник и достал оттуда много бобровых шкурок, вяленое мясо, выделанные кожи и другие вещи. Все это он передал женщинам со словами: «Мы слишком долго сами о себе заботились, оставшись без скво; но теперь это должно кончиться. Отныне ваше дело выделывать добытые нами шкуры, вялить мясо, шить мокасины и выполнять другую женскую работу». Нет-но-ква взяла на себя заботу об имуществе Пе-шау-бы, которого называла своим братом и всячески опекала. Ее дочь и невестка заботились о трех других мужчинах. За Ва-ме-гон-э-бью и за мной мать продолжала ухаживать с особенной любовью. На охоте я сопровождал Пе-шау-бу, который всегда обращался со мной очень ласково; казалось, ему доставляет большое удовольствие учить меня всему, что нужно знать хорошему охотнику. Зима подходила уже к концу, когда мы прибыли к озеру Прозрачной Воды, но еще держались сильные холода: вода, вынесенная из палатки, тотчас замерзала. На охоту мы отправлялись задолго до восхода солнца и возвращались с наступлением темноты. В полдень солнце едва освещало верхушки деревьев, хотя они там очень низкие.
Местность, куда мы пришли, была прерией, среди которой росли невысокие кедры и сосны. Но бобры и другая дичь водились здесь в изобилии. Отсюда было недалеко до страны манданов на берегу Миссури. От реки Маус-Ривер до ближайшего поселения манданов мужчина может дойти пешком за четыре дня.
Весной, перед тем как распуститься листве, мы, забрав все свои меха, огромное количество вяленого мяса и высушенные бобровые хвостых[51], поплыли к фактории на реке Маус-Ривер. В нашей местности не росли ни береза, ни кедр, из коры которых можно было бы изготовить каноэ. Поэтому для нашего путешествия пришлось сшить лодку из свежих лосевых шкур. Если эти шкуры тщательно сшить, натянуть на рамы соответствующих размеров и высушить, то получится крепкая, устойчивая лодка[52]. Но в теплую погоду она быстро дает течь. В одну из таких лодок, грузоподъемность которой наполовину меньше, чем у обычного маккинакского каноэ (около пяти тонн), мы погрузили все свое имущество, ибо Нет-но-ква и Пе-шау-ба решили вернуться к озеру Гурон. Несколько дней мы плыли по Малому Саскачевану. На пути нам встретилась деревня ассинибойнов, где мы ненадолго остановились. Никто из нас не понимал ассинибойнов, за исключением Ваус-со, где-то научившегося их языку. Повернув из Малого Саскачевана в реку Ассинибойн, мы вскоре достигли порогов. Здесь стояло поселение ассинибойнов и нескольких кри, состоявшее из 120 шалашей. Нуждаясь в свежей пище, мы решили затратить денек-другой на ловлю осетров, которые водились здесь в изобилии. Разбив свой лагерь возле деревни, мы увидели, как старик отрезал кусок головы у только что вытащенного из воды осетра и ел сырую, ничем не сдобренную рыбу[53]. Вообще эти люди показались нам неопрятными и грубыми. Но, возможно, наше предубеждение объяснялось тем, что между оджибвеями и аббвой-нугами (то есть «коптильщиками на вертеле», так как люди этого племени жарят мясо, надев его на палку) давно существует неприязнь. Миновав пороги, мы за два дня добрались до реки Монк-Ривер, где у «Северо-Западной компании» и «Компании Гудзонова залива» было по одной фактории. Пе-шау-ба и его друзья начали здесь пьянствовать и вскоре промотали все меха, с таким трудом добытые за долгие дни удачной охоты. Однажды мы обменяли на спиртные напитки 100 бобровых шкурок. Кварта рома стоила 6 бобровых шкурок, причем торговцы добавляли в него много воды[54].
Пропьянствовав несколько дней, мужчины принялись за изготовление каноэ из древесной коры и все еще намеревались продолжить путь. Но как раз в это время собрались ассинибойны, кри и другие индейцы этой местности. Они заключили мир с манданами, и те предложили им объединиться для военного похода против племени, которое оджибвеи называют а-гуч-а-нинне. Эти индейцы жили в двух днях пути от деревни манданов, Услышав эту новость, Ваус-со тотчас решил присоединиться к воинам, собравшимся на берегу Маус-Ривер. «Я не желаю, – заявил он, – возвращаться на родину без новых шрамов. Мне не терпится повстречаться с людьми, убившими моих братьев». Пе-шау-ба и Нет-но-ква пытались уговорить его отказаться от своего намерения, но безуспешно. Наконец и сам Пе-шау-ба стал проявлять признаки задора, заразившись азартом своих товарищей. Посовещавшись с ними денек-другой, он заявил старой индианке: «Без Ваус-со я не могу возвратиться в страну оттава. Са-нинг-вуб и Саг-гит-то тоже хотят идти с ним к соседям майданов, и я к ним присоединяюсь. Ждите меня у озера Виннипег, осенью я там буду, да не забудьте запастись бочонком рома, ибо по возвращении меня будет мучить сильная жажда».
Бросив незаконченные каноэ, мужчины ушли, чтобы присоединиться к военному отряду. Ва-ме-гон-э-бью отправился с ними, оставив меня одного с тремя женщинами и тремя детьми. Но военный поход, для которого манданы вербовали себе в помощь людей из самых отдаленных местностей, не состоялся из-за несогласия между отдельными отрядами. Одни участники военного похода были исконными врагами других, что часто приводило к ссорам, и от задуманного предприятия пришлось в конце концов отказаться. А-гуч-а-нинне оставили в покое.
Когда мужчины ушли, мы с Нет-но-квой и всеми оставшимися с нами членами семьи начали собираться в путь к озеру Виннипег. Ни одно каноэ из древесной коры не было закончено, и нам пришлось довольствоваться старой лодкой из лосевых шкур, так как никому не хотелось оставаться дольше на реке Маус-Ривер. Едва мы отошли от фактории, как увидели осетра, по какой-то случайности заплывшего в такое мелководье, что над водой виднелась часть его спины. Я выскочил из каноэ и без особого труда убил рыбу. То был первый пойманный мной осетр, и старая индианка решила по этому поводу отметить Праздник первых плодов (Оскенетахгавин), хотя мы были одни и не могли пригласить гостей для участия в пиршестве.
Устье Ассинибойна – опасное место. Его часто посещают военные отряды сиу, они устраивают здесь засаду и из-за прикрытия стреляют в проплывающих мимо людей. Мы опасались приблизиться к устью до наступления темноты, решив пройти его поздно ночью. Вот почему мы подошли к этому месту уже после полуночи; осторожно, не приближаясь к берегам и стараясь не производить шума, мы вошли в Ред-Ривер. Ночная темнота скрывала от нас берега. Но едва мы оказались на Ред-Ривер, как тишину нарушил крик совы, донесшийся с левого берега Ассинибойна. Тотчас раздался ответный крик с правого берега, а за ним третий – уже с берега реки Ред-Ривер против устья. Нет-но-ква чуть слышно прошептала мне: «Нас заметили» – и приказала грести как можно тише. Мы послушно выполнили ее указание и гребли очень осторожно, стараясь держаться посередине реки. Я сидел на носу, почти не высовывая головы, и внимательно смотрел на поверхность воды, чтобы вовремя заметить приближающееся каноэ или другой предмет. Вдруг я увидел легкую рябь на воде, а затем что-то темное и низкое. Мне показалось, что это голова мужчины, осторожно плывшего нам наперерез. Я обратил на это внимание матери, и мы тотчас решили, что человека в воде нужно догнать и, если удастся, убить. Мать подала мне тяжелое копье, которым бьют осетров, и мы устремились в погоню. Но гусь (так как это был гусь с целым выводком птенцов) испугался и улетел. Когда мы поняли свою ошибку, страх наш ослабел, однако мы еще не отваживались повернуть лодку и продолжить путешествие. В ту ночь я рассердился на женщин за их беспричинный страх, но теперь я не совсем уверен, действительно ли нас напугали совы, а не воины сиу. Мы прошли несколько миль назад по той же реке, чтобы дождаться торговцев, которые на десять дней позже нас должны были отправиться на Ред-Ривер. Здесь мы наловили много молодых гусей, лебедей и уток. Мне удалось убить своего первого лося, что дало повод устроить еще один большой пир, на котором и на этот раз никого не было, кроме членов нашей семьи.
50
Циновки, которыми оджибвеи покрывали остов своих палаток, так называемых вигвамов. –
51
Плоский и жирный бобровый хвост – любимейшее лакомство индейцев. При расчетах за оказанные услуги (например, с шаманом) и покупке ценных товаров заменяет деньги. В высушенном виде бобровый хвост выдерживает длительное хранение, а по питательности и вкусовым качествам напоминает шпиг. –
52
Лодка из натянутых на раму шкур (так называемая bull boat) первоначально была для северных охотников прерий предметом, чуждым их культуре. Вероятно, друзья Теннера заимствовали секрет изготовления такой лодки у манданов, использовавших для этого шкуры бизонов. Подобными лодками пользуются обычно для переправы через реки; для длительного плавания они почти не пригодны. Из текста видно, что к такой лодке индейцам пришлось прибегнуть за неимением дерева. –
53
Есть сырую рыбу индейцы считают варварством и смеются над теми, кто это делает. Эскимосы, называющие себя «иннуитами», что значит «люди», обязаны своим прозвищем этой привычке. Слово «эскимос» произошло от «ашкимек», что на языке оджибвеев значит «сыроед». –
54
Такую цену нельзя назвать иначе, как грабежом, ведь даже в те времена хорошая бобровая шкурка стоила на рынке 10 долларов. –