ТРИДЦАТЬ ПЕРВОЕ ИЮНЯ
(Сборник юмористической фантастики)
Айзек Азимов
ОСТРЯК
Перевод с английского Н.Евдокимовой
Ноэл Меерхоф просматривал список, решая, с чего начать. Как всегда, он положился в основном на интуицию.
Меерхоф казался пигмеем рядом с машиной, а ведь была видна лишь незначительная ее часть. Но это роли не играло. Он заговорил с бесцеремонной уверенностью человека, твердо знающего, что он здесь хозяин.
— Гарри Джонс, член масонской ложи, — сказал он, — за завтраком обсуждал с женой подробности вчерашнего заседания братьев масонов. Оказывается, президент ложи выступил с обещанием подарить шелковый цилиндр тому, кто встанет и поклянется, что за годы семейной жизни не целовал ни одной женщины, кроме своей законной жены. «И поверишь ли, Эллен, никто не встал». «Гарри, — удивилась жена, — а ты-то почему не встал?» «Да знаешь, я уж совсем было хотел, но вовремя спохватился, что мне страшно не пойдет шелковый цилиндр».
Меерхоф подумал: «Ладно, проглотила, теперь пусть переварит».
Кто-то окликнул его сзади:
— Эй!
Меерхоф стер это междометие из памяти машины и перевел цепь в нейтральную позицию. Он круто обернулся:
— Я занят. В дверь принято стучать — вам что, не известно?
Против обыкновения Меерхоф не улыбнулся, отвечая на приветствие Тимоти Уистлера — старшего аналитика, с которым он сталкивался по работе не реже, чем с другими. Меерхоф насупился, словно ему помешал чужой человек, его худое лицо исказилось гримасой, волосы взъерошились пуще прежнего.
Уистлер пожал плечами. На нем был белый халат, руки он держал в карманах, отчего на ткани образовались вертикальные складки.
— Я постучался. Вы не ответили. А сигнал «Не мешать» погашен.
Меерхоф что-то промычал. Сигнал и вправду не был включен. Поглощенный новым исследованием, Меерхоф забывал о мелочах.
И все же ему не в чем было себя упрекнуть. Дело-то важное.
Почему важное, он, разумеется, не знал. Гроссмейстеры редко это знают. Оттого-то они и гроссмейстеры, что действуют по наитию. А как еще может человеческий мозг угнаться за сгустком разума пятнадцатикилометровой длины, называемым Мултивак, — за самой сложной на свете вычислительной машиной?
— Я работаю, — сказал Меерхоф. — У вас что-нибудь срочное?
— Потерпит. Я обнаружил пробелы в ответах о гиперпространственном… — С некоторым запозданием на лице Уистлера отразилась богатая гамма эмоций, завершившаяся унылой миной неуверенности. — Работаете?
— Да. А что тут особенного?
— Но ведь… — Уистлер огляделся по сторонам, обвел взглядом всю небольшую комнату, загроможденную бесчисленными реле — ничтожно малой частью Мултивака. — Здесь ведь никого нет.
— А кто говорит, что здесь кто-то есть или должен быть?
— Вы рассказывали очередной анекдот, не так ли?
— Ну и что?
Уистлер натянуто улыбнулся.
— Не станете же вы уверять, будто рассказывали анекдот Мултиваку?
Меерхоф приготовился к отпору,
— А почему бы и нет?
— Мултиваку?
— Да.
— Зачем?
Меерхоф смерил Уистлера взглядом.
— Не собираюсь перед вами отчитываться. И вообще ни перед кем не собираюсь.
— Боже упаси, ну конечно, вы и не обязаны. Я просто полюбопытствовал, вот и все… Но, если вы заняты, я пойду.
Нахмурясь, Уистлер еще раз огляделся по сторонам.
— Ступайте, — сказал Меерхоф. Он взглядом проводил Уистлера до самой двери, а потом свирепо ткнул пальцем в кнопку — включил сигнал «Не мешать».
Меерхоф шагал взад-вперед по комнате, стараясь взять себя в руки. Черт бы побрал Уистлера! Черт бы побрал их всех! Только из-за того, что Меерхоф не дает себе труда держать техников, аналитиков и механиков на подобающей дистанции, обращается с ними, будто они тоже люди творческого труда, они и позволяют себе такие вольности.
«А сами толком и анекдота рассказать не умеют», — мрачно подумал Меерхоф.
Эта мысль мгновенно вернула его к текущей задаче. Он снова уселся. Ну их всех к дьяволу,
Он активировал соответствующую цепь Мултивака и сказал:
— Во время особенно сильной качки стюард остановился у борта и с состраданием посмотрел на пассажира, который перегнулся через перила и всей своей позой, а также тем, как напряженно вглядывался он в океанскую пучину, являл зрелище жесточайших мук морской болезни. Стюард легонько хлопнул пассажира по плечу. «Мужайтесь, сэр, — шепнул он. — Я знаю, вам кажется, будто дело скверно, однако, право же, от морской болезни никто не умирал». Несчастный пассажир обратил к утешителю позеленевшее, искаженное лицо и хрипло, с трудом произнес: «Не надо так говорить, приятель. Ради всего святого, не надо. Я живу только надеждой на смерть».
Как ни был озабочен Тимоти Уистлер, он все же улыбнулся и кивнул, проходя мимо письменного стола девушки-секретаря. Та улыбнулась в ответ.
«Вот, — подумал он, — архаизм в двадцать первом веке, в эпоху вычислительных машин: живой секретарь! А впрочем, может быть, так и нужно, чтобы эта реалия сохранилась в самой цитадели вычислительной державы, в гигантском мире корпорации, ведающей Мултиваком. Там, где Мултивак заслоняет горизонты, применение маломощных вычислителей для повседневной канцелярской работы было бы дурным вкусом».
Уистлер вошел в кабинет Эбрема Траска. Уполномоченный ФБР сосредоточенно разжигал трубку; рука его на мгновение замерла, черные глаза сверкнули при виде Уистлера, крючковатый нос четко и контрастно обрисовался на фоне прямоугольного окна.
— А, это вы, Уистлер. Садитесь. Садитесь.
Уистлер сел.
— Мне кажется, мы стоим перед проблемой, Траск.
Траск улыбнулся краешком рта.
— Надеюсь, не технической. Я всего лишь невежественный администратор.
Это была одна из его любимых фраз.
— Насчет Меерхофа.
Траск тотчас уселся, вид у него стал разнесчастный.
— Вы уверены?
— Совершенно уверен.
Уистлер хорошо понимал недовольство собеседника. Уполномоченный ФБР Траск руководил отделом вычислительных машин и автоматики департамента внутренних дел. Он решал вопросы, касающиеся человеческих придатков Мултивака, точно так же как эти технически натасканные придатки решали вопросы, касающиеся самого Мултивака.
Но гроссмейстер нечто большее, чем просто придаток. Даже нечто большее, чем просто человек.
На заре истории Мултивака выяснилось, что самый ответственный участок — это постановка вопросов. Мултивак решает проблемы для человечества, он может разрешить все проблемы, если… если ему задают осмысленные вопросы. Но по мере накопления знаний, которое происходило все интенсивнее, ставить осмысленные вопросы становилось все труднее и труднее.
Одного рассудка тут мало. Нужна редкостная интуиция; тот же талант (только куда более ярко выраженный), каким наделен шахматный гроссмейстер. Нужен ум, который способен из квадрильонов шахматных ходов отобрать наилучший, причем сделать это за несколько минут.
Траск беспокойно заерзал на стуле.
— Так что же Меерхоф?
— Вводит в машину новую серию вопросов; на мой взгляд, он пошел по опасному пути.
— Да полно вам, Уистлер. Только и всего? Гроссмейстер может задавать вопросы любого характера, если считает нужным. Ни мне, ни вам не дано судить о том, чего стоят его вопросы. Вы ведь это знаете. Да и я знаю, что вы знаете.
— Конечно. Согласен. Но я ведь и Меерхофа знаю. Вы с ним когда-нибудь встречались вне службы?
— О господи, нет. А разве с гроссмейстерами встречаются вне службы?
— Не становитесь в такую позу, Траск. Гроссмейстеры — люди, их надо жалеть. Задумывались ли вы над тем, каково быть гроссмейстером; знать, что в мире только десять — двенадцать тебе подобных; знать, что таких на поколение приходится один или два; что от тебя зависит весь мир; что у тебя под началом тысячи математиков, логиков, психологов и физиков?
— О господи, да я бы чувствовал себя владыкой мира, пробормотал Траск, пожав плечами.
— Не думаю, — нетерпеливо прервал его старший аналитик. Они себя чувствуют владыками пустоты. У них нет равных, им не с кем поболтать, они лишены чувства локтя. Послушайте. Меерхоф никогда не упускает случая побыть с нашими ребятами. Он, естественно, не женат; не пьет; по складу характера не компанейский человек… и все же заставляет себя присоединяться к компании, потому что иначе не может. Так знаете ли, что он делает, когда мы собираемся, а это бывает не реже раза в неделю?