— Потому что на Планетате любое здание держится в среднем не дольше трех недель. И никак не угадаешь заранее, когда именно дом рухнет, а ведь внутри могут быть люди. Это у нас самая сложная проблема. Остается только строить маленькие, легкие дома на крепчайших фундаментах. Пока при разрушении дома никто еще серьезно не пострадал, именно поэтому, но… Чувствуете?
— Вибрацию? Что это было, землетрясение?
— Нет, — сказал я. — Полет птиц.
— Что?
У нее было такое выражение лица, что я расхохотался.
— Планетат — безумная планета, — пояснил я. — Минуту назад вам казалось, будто вы шагаете по воздуху. Так вот, в некотором роде именно так оно и было. Планетат — одно из считанных небесных тел, состоящих как из обычной, так и из тяжелой материи. У тяжелой материи молекулярная структура сплющенная; подобные вещества до того тяжелы, что вы бы не подняли и камешка. Из такого вещества состоит ядро Планетата; вот почему на этой крохотной планетке с поверхностью, примерно вдвое превышающей остров Манхэттен, тяготение составляет ноль семьдесят четыре земного. В ядре есть жизнь животная, но не разумная. Есть птицы, и по молекулярной структуре их тела сходны с ядром планеты — такие плотные, что обычная материя для них разрежена, как для нас воздух. Они буквально летают в обычной материи, как на Земле птицы летают в воздухе. С их точки зрения, мы ходим по атмосфере Планетата.
— И от их подземного полета рушатся дома?
— Да, и хуже того: птицы пролетают сквозь фундаменты, из чего бы мы их ни делали. Любой материал, с каким мы умеем обращаться, для здешних птиц — все равно что газ. Они летают в чугуне и стали так же легко, как в песке и глине. Только что привезли особо крепкий строительный материал — особый стальной сплав, тот самый, о котором я справлялся у Ригена, — но я не очень-то надеюсь, что от него будет толк.
— А разве эти птицы не опасны? Помимо того, что они валят дома? Разве такая птица не может с размаху вылететь из-под земли в воздух? Ведь тогда ей ничего не стоит пролететь сквозь любого из нас.
— Ей ничего не стоит, — сказал я, — но так не бывает. Почему-то они приближаются к поверхности не больше чем на несколько сантиметров. Каким-то чутьем улавливают, что рядом опасная зона. Похоже на ультразвуковой аппарат летучих мышей. Вы, конечно, знаете, почему летучая мышь даже в кромешной тьме не натыкается на предметы.
— Да, у нее есть нечто вроде радиолокатора.
— Вот именно, только летучая мышь испускает не радиоволны, а звуковые волны. Вот и у птиц-големов, видимо, есть орган, работающий по тому же принципу, только наоборот: они сворачивают в нескольких сантиметрах не от препятствия, а от того, что для них равносильно вакууму. Они ведь состоят из тяжелой материи, в воздухе жить и летать не могут, точно так же как обыкновенные птицы не могут жить и летать в вакууме.
В поселке, за коктейлем, Нувелина опять заговорила о своем брате:
— Уву вовсе не по душе преподавание, Фил. Нет ли возможности подыскать ему работу на Планетате?
— Я давно извожу Землю — Центр, требую еще одного заместителя, — сказал я. — Работы стало неизмеримо больше, с тех пор как мы освоили новые земли. Ригену действительно нужна помощь. Я…
Ее лицо засветилось ожиданием. И тут я вспомнил. Ведь у меня уже все позади. Я подал в отставку, и Земля — Центр посчитается с моей рекомендацией не больше, чем с рекомендацией птицы-голема. Я неловко докончил:
— Посмотрим, нельзя ли чего-нибудь придумать.
— Спасибо… Фил, — ответила она. Моя ладонь лежала на столе возле стакана, и на какой-то миг девушка прикрыла ее своей. Ладно, пусть это выражение избито — сказать, что меня словно током ударило. Но так оно и случилось, причем удар был не только духовный, но и физический: я тотчас понял, что влюблен по уши. Такой катастрофы на Планетате еще не бывало ни с одним зданием. От грохота у меня дыхание перехватило. Я не видел лица Нувелины, но, судя по тому, как она на миллисекунду прижала свою руку к моей и тут же отдернула, словно обожглась, она тоже ощутила частицу того тока.
Я встал, чуть пошатываясь, и предложил вернуться в комендатуру.
Дело в том, что положение было совершенно невыносимым. Теперь Центр принял мою отставку, и я остался без всяких явных или скрытых средств к существованию. В минуту помешательства я сам себе вырыл яму. У меня даже не было уверенности, что я получу место преподавателя. Земля — Центр — самое могущественное учреждение во Вселенной, нет такого начинания, к которому оно не приложило бы руки. Если там меня занесут в черный список…
На обратном пути разговаривала в основном Нувелина; мне было над чем поразмыслить. Я хотел открыть ей всю правду… и в то же время не хотел.
Отделываясь односложными ответами, я мысленно боролся с самим собой. И в конце концов проиграл сражение. Или выиграл. Ничего ей не скажу — скажу только перед самым приходом «Ковчега». Притворюсь пока, будто все в порядке, все нормально, дам себе случай выяснить, безразличен ли я для Нувелины. Не стану отнимать у себя всякую надежду. Мой единственный шанс — это четыре дня.
А потом… что же, если к тому времени она начнет относиться ко мне так же, как я к ней, объясню, каким был дураком, и скажу, что хотел бы… Нет, даже если она того пожелает, не разрешу ей вернуться со мной на Землю, пока не увижу просвета в туманном будущем. Скажу только, что если я когда и пробью себе дорогу к приличной работе, — в конце концов, мне всего тридцать один год и я еще…
В таком духе.
В кабинете меня дожидался Риген, злющий как мокрая оса. Он сказал:
— Эти олухи в погрузочном отделе Земля — Центр опять все перепутали. В контейнерах с особой сталью — ну и ну!
— Что «ну и ну»?
— Да вообще ничего. Пустые контейнеры. В укладочной машине что-то разладилось, но об этом так никто и не узнал.
— Ты уверен, что наш груз должен находиться именно в этих контейнерах?
— Уверен, будьте уверены. Все остальное прибыло, а по накладным в этих контейнерах значится сталь.
Он провел рукой по взъерошенным волосам. Это придало ему еще большее сходство с эрдельтерьером, чем обычно.
Я ухмыльнулся.
— Может быть, сталь невидимая.
— Невидимая, невесомая и неосязаемая. Можно я сам составлю радиограмму в Центр, выложу им все, что о них думаю?
— Валяй, выкладывай, — ответил я. — Впрочем, подожди меня здесь минутку. Я покажу Нув, где ее апартаменты, а потом мне надо с тобой поговорить.
Я отвел Нувелину к лучшей из свободных хижин, возведенных вокруг комендатуры. Нувелина еще раз поблагодарила меня за то, что я помогу Уву получить здесь работу, и, когда я вернулся в кабинет, настроение у меня упало ниже того уровня, на котором птицы-големы хоронят своих покойников.
— Да, шеф? — напомнил о себе Риген.
— Насчет радиограммы в Центр, — сказал я ему. — Той самой, что я отправил утром. Прошу тебя ничего не говорить о ней Нувелине.
Он хмыкнул.
— Хотите рассказать ей сами, да? Ладно. Буду нем как рыба.
Я с гримасой прибавил:
— Не исключено, что с моей стороны глупо было посылать такую радиограмму.
— То есть как? — удивился он. — А я рад, что вы ее послали. Это вы здорово придумали.
Он ушел, а я сдержался и ничем не запустил ему вслед.
Следующий день был вторник, если это важно. Мне он запомнился как день, когда я разрешил одну из двух главных проблем Планетата. Хотя, правда, и не вовремя.
Я диктовал заметки о культуре зеленотала; Планетат, конечно, важен для Земли тем, что некоторые здешние растения, не желающие произрастать в других местах, дают препараты, без которых фармакопее было бы трудно обойтись. Дело подвигалось туго, оттого что я смотрел, как Нувелина записывает; она настояла на том, чтобы приступить к работе на второй день своего пребывания здесь.
И вдруг как гром среди ясного неба меня осенила идея. Я прекратил диктовку и вызвал Ригена. Он явился.