Роберт выпил, немного покрутил бокал в руках и, окончательно решившись, продолжил:
— Отец дома редко бывал. Всё у него командировки, ну и прочее. Приехал как-то домой и говорит: «Я ухожу!». А мать его спросила: «Что, надоела я тебе?». Он ответил, что, мол, нет, не надоела. Просто, пришло время. Как я сейчас понимаю, кризис у него такой был. Как раз, сорок четыре года. Но меня при этом разговоре не было вообще-то. Мне мать рассказывала. Короче, он собрал вещи, у него их немного было — так, то, что он с собой в командировки брал. И ушёл. Мама моя в то время тоже была не в лучшей форме. У неё щитовидка больная. Гормоны пьёт постоянно. Эмоциональная очень. Нет, ты не подумай, что она — чокнутая! Нет! Но… В общем, она напилась сильно и полоснула ножом себе по запястью. Хорошо, что не в ванной, а так просто. Как кровь увидела — опомнилась. Сама скорую вызвала. Я из школы прихожу, задержался там ещё с приятелем. Уже темно, зима была. А у подъезда микроавтобус с красными крестами стоит, огнями мигает, такими ярко-голубыми…
Он снова замолчал и посмотрел на Лизу, даже не потому, что ожидал от неё какой-то реакции. Просто ему захотелось заглянуть в её глаза. Та сделала пару больших глотков и мягко поймала его взгляд.
— Солнце, это очень печально! Я тебе сочувствую!
— Да. На самом деле, было жутко. Уже из больницы я дозвонился другу отца, сказал, что с мамой плохо, тот ему передал. Тогда же мобильников не было ещё. В общем, ночью он приехал, добился, чтоб его пропустили. Он плакал. Я ни разу до этого не видел, чтобы он плакал. Просил прощения у мамы, у меня, клялся, что никогда нас не оставит, ругал себя. Так вот. Мать ещё две недели в больнице пролежала, с психиатром беседовала каждый день. Потом отец её забрал домой, под расписку. Вообще, она достаточно быстро оправилась после этого. Но я всё равно не смог его до конца простить. Что-то такое в душе осталось, какая-то чернуха, которую ничем не смыть. Понимаешь?
— Ещё бы! Я бы тоже не простила!
— Знаешь, на самом деле это неправильно. Все совершают ошибки. Теперь, когда его нет, я жалею, что не смог простить. Но в то же время, я всё вспоминаю эти голубые мигалки скорой, и снова ненавижу его, как и тогда. Глупо! Он был гордый, он не старался заискивать передо мной или перед мамой, чтоб получить прощение. Я знаю, тогда он действительно искренне раскаялся. И мать его искренне простила. Ну вот. А три года назад — эта аневризма. Я с работы пришёл, а он лежит в своём кресле, и журнал на полу валяется. А на обложке журнала — фото, которое он сам и сделал. Я тогда чуть сознание не потерял…
— Роб, прости меня, пожалуйста, я не хотела тебя волновать! Просто решила отдать тебе флешку эту чёртову! Не стоило мне её вообще трогать, и тем более смотреть! — сказала Лиза с чувством.
— Перестань! Всё нормально. Просто решил тебе рассказать, — задумчиво ответил Роберт, глядя ей в лицо. От выпитого вина он немного расслабился, раскрепостился. Воспоминания об отце, высказанные вслух, стали бледнеть, растворяться. И в то же время он вдруг ощутил уверенность в себе. Он посмотрел на грудь своей подруги, почти не стесняясь. Более того, он хотел, чтобы она это заметила. Он подумал, что сейчас Лиза обязательно поведает какую-нибудь грустную историю из своей жизни, хотя бы для того, чтобы доказать ему своё небезразличие, или просто потому, что так принято: «откровенность за откровенность». Но ему совершенно не хотелось выслушивать что-то подобное.
— Роб, а вина больше нет? — спросила Лиза, кивнув головой в сторону пустой бутылки.
— Увы, похоже, что нет. Но, есть виски. Или может быть, попьём чаю? — последнее предложение он произнёс с усмешкой.
— Давай виски. Только чуть-чуть, не то я закосею.
Он сходил на кухню, принёс оттуда два толстостенных прозрачных бокала, на дне которых сверкали кубики льда, и начатую уже пол-литровую бутылку «Джонни Уокера» с чёрной этикеткой. Убрав пустую винную бутылку под журнальный столик, он наполнил каждый бокал примерно на треть и сказал: