– Че читаешь? – прицепился Гвоздь.
Ник молча показал обложку.
– А похавать ничего нет?
– Откуда?
Нарочито громко Ник перевернул страницу.
– Слышь, Немой, а ты ночью орал и брыкался. Как припадочный. Чего вспомнил-то?
– Контрольную у Циркуля.
Ник скользил взглядом по строчкам, бездумно складывая буквы в слова.
– Да ладно! Колись!
– Ну почему сразу вспомнил? – рассердился Ник.
– А чего тогда?
– Просто мысли дурацкие. Карась еще вечером пристал с этим медосмотром и своими новыми методиками. Спрашивал, не тянет ли меня кровь пить. Вот и приснилась всякая ерунда.
– Опа! – обрадовался Гвоздь. – Немой, а ты че, боишься?
Ник посмотрел на него поверх книги.
– Представь себе, да.
Гвоздь хмыкнул. Перевернулся на бок – скрипнула панцирная сетка – и начал постукивать по тумбочке. В неровном ритме с трудом угадывался «Черный парад». Ник поморщился – он не любил эту песню. «К черту день, наше время пришло. Мы – хозяева ночи! Наши когти остры, наши зубы тверды…» Этих бы сочинителей да в тот лесок.
– Я зиму, ну, до Арефа, в Мактаютском интернате кантовался. А у них летом Псы побывали. Никого не нашли, конечно. Но пацан один потом ссаться по ночам стал. Говорят, когда к тебе подходит Пес, то всю душу выворачивает. Страшно до жути и блевать тянет. У них как раз столовку оцепили, так двое завтрак вернули.
– Очень интересно.
Ник вернулся к началу страницы, прочел заново – и снова ничего не понял.
Тумбочка отзывалась на удары пальцев, все явственнее выговаривая: «Мы – хозяева ваших душ! Ночь – время пророчеств!»
– Гвоздяра, ты достал! Посмотри у Кабана под ножкой кровати, там доска поднимается. Слева.
– Опа!
Заскрежетало, стукнуло.
– Ты глянь, есть! Вот скажи, Немой, как это – ты про захоронку знаешь, а я нет?
– Потому что мне она не нужна, – ответил Ник, не поднимая головы от книги.
Гвоздь выглянул в коридор.
– Эй! Ты, мелкий! Тебе говорю! На стреме постоишь, понял? Че? Подождет твой сортир.
Снова заскрипела кровать – Гвоздь устраивался поудобнее. Щелкнул зажигалкой.
– А Кабан-то шикует. Ты смотри, «Герцогские», с фильтром, две насечки. Ну, это хрен ему, «Северными» верну, чтоб не жирел. Откуда только гроши, вот вопрос. Может, трясет? Засыплется, дурак. Слышь, Немой?
Ник не ответил.
Мелко стучало по подоконнику. Горели лампы, сбивая с толку – то ли еще утро, то ли время к обеду. Дым медленно утекал в открытую форточку, и в спальне пахло мокрой землей, мокрым железом и табаком.
– Немой, а помнишь? – спросил Гвоздь. – Тоже дождь, как тогда. И вообще. Только ты не в книжку смотрел, а в стенку. Я еще подумал: во, блин, везуха, с психом заперли. И как тебе в морду не дал? Кулаки же чесались! Чего ни спросишь – молчит. Цаца нашлась!
Ник улыбнулся уголком губ.
– Только это ж осенью было.
– А все равно похоже.
…Да, тоже пахло мокрым железом и мокрой землей – что по ту сторону забора, что по эту. Серое сент-невейское небо за оградой больничного парка было точно таким же, как над прогулочными дорожками, и так же моросил дождь. Но стоило шагнуть за калитку, и закружилась голова.
– Садись, – поторопили его, открывая дверцу автомобиля.
– До свидания, – протянул руку доктор Валиев. – Удачи!
Ник равнодушно пожал. Он хотел только одного: уехать отсюда как можно скорее.
Машина тронулась. Мелькнула серо-розовая стена больницы – Ник отвернулся.
Стекла быстро запотели. Дома, и так зыбкие за пеленой дождя, исчезли из виду. Сквозь мутную серость проступали и гасли разноцветные пятна светофоров. Вздыбилась темная громада моста. В салоне приторно пахло кокосовой отдушкой, и Ника начало подташнивать.
Мужчина, сидящий рядом с шофером, повернулся.
– Повезло тебе, парень. А чего не спросишь, куда едем?
Ник пожал плечами. Его на самом деле это не интересовало. Главное – больница осталась за спиной. И тот кабинет, в котором каждый день мучили вопросами, так что чувствовал себя он препарированной лягушкой, – тоже позади. «Я смог», – подумал Ник, и у него тихонько булькнуло в горле. Как же хотелось сорваться! Швырнуть докторам их бумажки, крикнуть: «Какое вы имеете право?!» Спрашивать – так. Спрашивать – об этом. Но он выдержал. Ногти впились в ладонь – Ник вспомнил, как стоял над кроватью белобрысого Янека. Пацан лежал, раскинув руки, и под полуприкрытыми веками виднелись полоски белков. А по лицу плыла, сминаясь, точно восковая, дебильная улыбка. Подошел санитар, оттеснил от кровати и начал перекладывать мальчишку, не заботясь, что одеяло упало на пол. Голое тело казалось жалким, и смотреть на это было стыдно. «Никогда!» – поклялся себе Ник. Он никогда не даст им повода вколоть ему эту «успокаивающую» дрянь.