Были бы дети — я бы просил им здоровья, счастья и много игрушек. Но с детьми у нас не сложилось. Был бы я влюблен, попросил бы соединить меня с возлюбленной, чтобы жить счастливо… Стоп! Вот как раз этого-то было делать и нельзя! Это ж смерть!
— Каждый раз одно и то же! — пропела Наташа и соскочила с кресла. — До чего ж вы, люди, предсказуемые существа! — И она ушла в спальню. А я продолжил размышлять, не обращая внимания на колкости.
Что остается? Остается путешествовать. Но зачем просить путешествия, когда за те деньги, что у меня есть, я могу зафрахтовать личный самолет и летать безбедно по всему миру?
Делать добро людям? Стать знаменитым филантропом? Тоже вариант, но какой-то скучный.
А может… Эта неожиданная мысль мне понравилась.
— А путешествовать во времени я могу? — крикнул я.
— Нет. Это запрещено, — донеслось из спальни.
— Ну-ну. Как писал классик: «Что же это у вас, чего ни хватишься, ничего нет!» Почему запрещено?
Она что-то промычала в ответ, потом вышла, держа во рту заколку и пытаясь обеими руками собрать волосы сзади в хвостик. Наконец ей это удалось.
— Случилось несколько очень неприятных историй, после которых было принято решение больше перемещений во времени не допускать. Наиболее известная из них — история Сент-Экзюпери. Он потребовал забросить его во времена Столетней войны: собирался спасти Жанну д’Арк. И естественно, выбрал для перемещения самую идиотскую дату 23 мая 1430 года. Прибыл в Компьен, как супермен, именно в тот момент, когда предатели подняли мост, закрыв въезд в город и оставив маленький отряд Жанны без всякой надежды на спасение. Бедняга Антуан ринулся ей на помощь, и ровно через полторы минуты после перемещения бургундский солдат размозжил ему голову самодельной палицей…
— А как же абсолютное счастье, нирвана?
— Это не имеет никакого отношения к насильственной смерти. Тут ничего поделать нельзя.
— То есть если меня завтра собьет машина, то я помру непросветленным?
— Совершенно верно, поэтому переходи улицу осторожно и только на пешеходном переходе! Со смертью не шутят.
Исповедь непризнанного гения,
или
Разоблачение разоблачителя
Они убили меня, чтобы забрать тысячу пятьсот долларов. Этих денег при моем образе жизни хватило бы года на три безбедного существования. Если не пить. Но не пить я не мог. Потому и умер.
Они убили меня, но только я не сразу это понял. Сейчас я догадываюсь, что был обречен с того самого момента, как начал сорить деньгами в пароходном баре, заказывая стакан за стаканом.
Я был обречен, даже если бы, сойдя с палубы, не отправился в ближайший бар, а пошел прямо к друзьям. И даже если бы не пил в этом заведении со всяким сбродом, пока перестал вообще что бы то ни было соображать.
Единственное, чем помогла мне в тот сентябрьский день выпивка, так это тем, что я не помнил, как меня убили.
И пока я корчился от боли в палате Washigton Hospital — то приходя в нестерпимое сознание, то проваливаясь в спасительное небытие, — я бесконечно задавал себе один и тот же вопрос который задавали миллиарды людей до меня и зададут миллиарды после: «Господи, за что?!»
За что, Господи?! — рылся я в памяти, пытаясь понять свою так бездарно заканчивающуюся жизнь. Эту мерзкую, гнусную, но бесконечно счастливую жизнь.
Меня плохо и мало печатали, я всегда нуждался, даже когда еще не пил и работал в солидном уважаемом учреждении. Да только за эту службу платили всего десять долларов в неделю, и на эту несчастную десятку я должен был содержать семью: жену и ее мать.
Жену… Самую любимую женщину, милую мою девочку, светлого моего ангела! Никого и никогда я не любил так остро, так ярко, никогда не испытывал столько сладости от боли и столько боли от счастья. И я же погубил ее, мою маленькую Вирджинию, мою Аннабель Ли, как погубил до этого многих, не задумываясь о том, какие страдания приношу своим близким.
Но ведь и близкие никогда не задумывались о том, на какие страдания обрекают меня. Почему умерла моя мать, оставив меня одного в этом мире, меня, маленького испуганного мальчишку? За что, Господи?
Почему вместо нее меня безрассудно и беззаветно любила моя приемная мать, и так же беззаветно ненавидел приемный отец, владевший миллионами и не оставивший мне ни цента? Конечно, со стороны обывателям все виделось иначе: умудренный отец семейства пытается вразумить эксцентричного юношу. Но если бы вас, рассуждающего о богах и человеках, пишущего мистические стихи и таинственные баллады, вас, чей мозг безупречно выстраивает сюжеты и чья логика неопровержима, — если бы вас насильно засунули в военное училище, где главный предмет — муштра на плацу, где изгоняется любая мысль, кроме приказов и уставных положений, что бы вы сделали? А?