— То есть как при чем? Они всех звали. Купим водки и завалимся.
— Кого звали-то? Тебя, что ли? Ты и иди, а я не знаю там никого. Неудобно.
— Молодые люди! Вы заходите или нет? Уже свет погасили. Я закрываю двери, — засуетилась билетерша.
Борька увлек за собой Кирилла, и они оказались на своих местах.
— Да все нормально будет, — согнувшись в три погибели и пробираясь по ногам к своему месту, шептал Борька. — Я всех знаю, познакомлю тебя. Главное, водку принести и пожрать чего-нибудь. Не дрейфь!
Кирилл отмахнулся от него, планируя в первой же паузе смыться из зала.
На сцене события разворачивались своим чередом. Страсти накалялись, героиня Галки Беляковой уже покончила с собой, дело близилось к развязке, а его любимица все молчала как рыба об лед.
Кирилл уже из принципа хотел досмотреть до конца. Его осенила догадка, что девушку пригласили из Театра мимики и жеста, где играли глухонемые актеры. Другое оправдание было придумать трудно — ведь все разговаривали кто во что горазд, а она нет.
— Жалко девку, — Кирилл склонился к Борьке. — Такая красивая — и немая.
— Чего-чего? — не понял Борька. — Где немая? — Он слегка привстал, вытянул вперед шею и завертел в разные стороны головой.
Но тут на них зашикали, и, извинившись, Кирилл отстал от Миронова с расспросами.
Он с умилением наблюдал, как бедняжка размахивала руками, вращала ярко-синими глазами и презабавно складывала пухлые губки бантиком — то капризно, то сердито, в зависимости от того, что происходило на сцене. Видимо, именно благодаря своему недугу она так живо реагировала.
А между тем пошла последняя сцена, и Любка готовилась к своему звездному часу.
Декорация изображала школьный класс образца 1941 года. На сцене стояли несколько ветхозаветных парт с откидывающимися крышками, за одной из них сидели Любанька с Людкой Соловьевой.
Аришка Прокопьева, замечательно исполняющая роль стервы Валендры, чеканила шаг вдоль доски и угрожала своим ученикам скорой расправой. В классе росло напряжение, зрел бунт.
До Любанькиного выступления оставалось реплик пять-шесть, и она уже накручивала себя, чтобы истошно крикнуть: «Да наши мальчики уже усы бреют!!!»
Еще немного… еще… еще… Пора!
Любка рванулась из-за парты. Но в этот момент раздался оглушительный треск, что-то качнуло ее назад, и она упала обратно на скамейку. Воцарилась тишина, все актеры с изумлением уставились на нее и замерли в ожидании. Любка с ужасом поняла, что она зацепилась юбкой за гвоздь, торчащий из крышки парты, платье разодрано до талии, из театра ее теперь точно выгонят, и жизнь кончена.
От страха у нее навернулись слезы, сквозь мутную пелену она оглядела своих товарищей, застывших в немой сцене, словно бы играли «Ревизора», и поняла, что висит уже огромная пауза, никто из коллег не спешит ей на выручку, и хочешь не хочешь, а реплику произносить надо.
Проглотив противный теплый комок в горле и втянув голову в плечи, наивно пытаясь остаться незамеченной, она тихо, каким-то детским голоском очень просто сказала:
— Да наши мальчики… усы уже бреют…
И так безыскусно и трогательно прозвучала эта фраза, что вдруг до щемящей боли в сердце стало жалко их всех — и этих юных мальчиков и девочек, которые завтра погибнут на войне, и их отцов, многие из которых тоже не доживут до Победы, и старого директора школы, и даже Валендру, которую буквально размазала по стенке эта наивная толстушка. Кирилл понял, что влюбился.
Дядьки и тетки из министерства благосклонно закивали головами.
Соловьева злобно шипела Любке на ухо: «Ну, Ревенко, ты, блин, Сара Бернар… Нарочно, что ли, на репетициях дуру гнала? Боялась, что красочку украдут?»
Любка ничего не понимала и испуганно озиралась по сторонам.
Действие продолжалось, а Женя Скорик ласково улыбался из-за кулис и показывал ей большой палец.
Спектакль приняли. Все друг друга поздравляли, целовались, Любке говорили какие-то особенные слова, намекая на творческий взлет, и она, окрыленная, понеслась в большую девичью гримерку накрывать столы.
Кирилл с Борькой стояли в «стекляшке» на Суворовском в очереди за водкой.
Кирилла прорвало:
— Слушай, Борька, расскажи о ней. Ты с ней знаком?
— Эк тебя цапануло-то! — смеялся Миронов.
— Да ладно тебе… Кто такая?
— Это которая? Немая, что ли?
— Дурак ты.
— Ну пошутил, пошутил. Кто ж Любаню не знает?
— Ты на что намекаешь? Она что, из этих?..
— Да нет, брось, ты не понял. Она не по этому делу. У нее даже кликуха — мама Люба. Все про всех знает, всегда поможет, если что. Надежная баба.