Настя позвонила немедленно. Несмотря на второй час ночи, трубку сняли сразу. Сорванный мальчишеский голос закричал ей в ухо:
— Бабуля! Ну что там? Как мама?
Настя слегка опешила. Это был Колян. Она никогда раньше не слышала его голоса, но мгновенно поняла, что это он и что случилось что-то ужасное. Не зная толком, что сказать, она осторожно произнесла:
— Колечка, это ты?
— Кто это? Что вам надо?
— Не бойся, это я… Настя Филимонова. Не бросай трубку, умоляю тебя! Это я, Настя!
Парень замолчал, и сквозь треск и помехи едва доносилось его прерывистое дыхание.
— Коленька, детка, ты только не молчи. Слава богу, ты дома… А где мама? — не решаясь спросить о муже, Настя начала издалека.
— Тетя Настя, мама в больнице. Она сегодня в аварию попала.
— Как в аварию? Зачем в аварию?
— Ко мне ехала, торопилась… Вы не волнуйтесь, она жива, в реанимации. Бабушка к ней поехала.
— А… А Витя? Он где? С тобой?
Опять в телефоне что-то зашуршало, затрещало, мальчик молчал.
— Алло! Колечка! Ты меня слышишь?! Где Витя? Витя где? Он с тобой?
— Теть Насть… — Колян пытался что-то сказать, но его душили рыдания, и до Насти доносились только всхлипы.
— Коля, а почему ты плачешь? Ведь это из-за мамы, да? Это из-за мамы?
— Теть Насть…
— Говори немедленно! — закричала Настя. — Ты все знаешь! Где Витя?!
На другом конце провода Колян плакал навзрыд и не мог вымолвить ни слова.
— Да что же это за ребенок такой! Пойми ты, изверг, нет ничего хуже неизвестности! Ну говори же!
— Они… Они… Его убили… Я сам видел…
— Что за чушь ты несешь! Что с Витей?! Да говори же!
Колян повесил трубку, и Настя вдруг почувствовала, что это правда.
Она как-то враз обмякла, беспокойство и тревога покинули ее, она поняла, что нужно делать.
Настя встала, огляделась вокруг, обнаружила в кухне страшный беспорядок. Неторопливо собрала все разбросанные бумаги, сложила их в ящик. Подобрала разметанные Лаки страницы, аккуратно упаковала их в целлофановый пакет, перетянула резинкой и отправила на прежнее место. Затем поменяла Лаки воду, другую миску наполнила доверху сухим кормом. Вышла в коридор. Все Витины куртки и пиджаки развесила в шкаф по местам. Отперла дверь. Лаки радостно завиляла хвостом, полагая, что они собираются на прогулку. Настя присела на корточки и обняла собаку за шею:
— Прости меня, девочка моя любимая…
Лаки лизнула ее в лицо и по заведенной привычке слегка прикусила за ухо. Настя оттолкнула ее от себя, вошла в комнату и прикрыла дверь. Выключила свет и легко взобралась на подоконник.
Глава 39
Она никак не могла проснуться. Старалась изо всех сил и не могла. В голове непрестанно шумело, тупая, пульсирующая боль поселилась где-то в затылке. А главное, она никак не могла сосредоточиться и вспомнить, что с ней произошло. Как только она пыталась сконцентрироваться на одной мысли, сразу начиналась резь в глазах, наваливалась какая-то тяжесть, и она снова проваливалась в сон.
Ей снились хрустящие зеленые доллары, разбросанные на снегу, а она все подбирала их, подбирала. И никак не могла понять, зачем она это делает. Она упрямо запихивала их в черную холщовую сумку, чей-то детский голосок неистово кричал над ухом: «Убили! Убили!», какой-то мужчина в пиджаке строго глядел на нее и требовал: «Отвечайте!» Ей было холодно, она куталась в серое пальтишко, но подлец Вовка ни за что не хотел отдать ей обогреватель, и она замерзала на ступеньках Дома кино.
Лишь однажды придя в себя, неимоверным усилием воли Любовь Николаевна приоткрыла веки и сквозь слипшиеся ресницы увидела очертания фигуры сына. Мальчик держал ее за руку и глядел на мать огромными ввалившимися глазами. Колян был чрезвычайно бледен. Он сидел у нее в ногах на белоснежной простыне. Любовь Николаевна попробовала сфокусировать на нем взгляд, но невероятная бледность сына, простыня, белые стены, потолок, шторы — все поплыло перед ней, закружилось в снежном водовороте, и она опять забылась мучительным сном.
— Александр Владимирович, одно могу сказать — повезло вашей подопечной. Считайте, в рубашке родилась, долго жить будет.
Пожилой доктор в накрахмаленном халате размешивал ложечкой сахар в стакане с чаем. Слегка сощурясь, он пристально рассматривал Клюквина, сидящего напротив него. В кабинет то и дело заглядывала молоденькая медсестра и, выразительно вращая глазами, канючила:
— Пал Егорыч, ну, Пал Егорыч, все уже собрались, вас ждут…
— Подождут.
— Петр Васильевич сердится…