На Геннадия уже рассчитывать не приходилось. И без того было ясно, что никакие это не Новосёлки. Ими тут даже близко не пахнет. Дикие, отказавшиеся от всех благ цивилизации сектанты. И никак иначе.
— Ломать плохо, дети хорошо… — медлил сонный вождь, поправляя то и дело съезжающую на ухо шапку-корону.
Головастый размалёванный уродец в сердцах стащил с себя жуткую маску, под которой оказалось старое сморщенное лицо, обрамлённое редкими седыми волосами, плюнул под ноги и стал невразумительно мычать, размахивая руками, указывая на небо, на пленников и в сторону машины:
— Колесница! Демоны! Смерть! — закончил он свою речь, стукнул себя кулаком в грудь и снова плюнул под ноги. Толпа закивала головами в знак согласия.
Но рыжая не сдавала позиций, наступая необъятной грудью на шамана, уже не такого страшного без своей маски, и упёршись руками в полные бока. Толпа гудела одинаково, что на утверждения тщедушного сутулого шамана, что на возмущения рыжеволосой бестии, тоже видимо имеющей немалое влияние.
Илья лежал в пыли, задыхаясь от жары и полуденного солнца. Костя обвёл мутными глазами, один из которых уже начал заплывать от последствия удара, окрестности и орущую толпу и встретился взглядом с темноволосой девушкой, казавшейся ему смутно знакомой. Она стояла на крыльце большой хижины и невозмутимо жевала жёлтый сочный плод.
— Милка! — крикнул Костя и глупо заулыбался. — Милка, родная!
Девушка швырнула огрызок через плечо, вытерла руки о набедренную повязку, поправила белый цветок в волосах и не спеша направилась по ступеням вниз, к вождю, на ходу гремя не скрывающими высокую грудь ожерельями. Обвивая шею вождя руками, Милка что-то зашептала ему в ухо. Он удивлённо раскрыл рот, затем расплылся в широкой улыбке, покачал головой и поднял руку, успокаивая народ:
— Вождь говорить! — громко сказал он, растягивая слова. — Колесница хорошо! Чужаки хорошо! Уги-уги!
Толпа радостно загудела, здоровенный воин в нерешительности почесал лохматый затылок, старуха напоследок переехала Илью по спине своей клюкой в наказание за растоптанные плошки, а шаман взял под мышку свою жуткую маску и уныло поплёлся к лесу. Совещание окончилось.
Пленников внесли в большой шалаш, «фигвам», как окрестил эту примитивную постройку Костя, и аккуратно уложили их на плетёные циновки. Все, кроме хохочущей Амилы и рыжей дамочки, старательно разматывающей верёвки на теле Ильи, покинули жилище. В хижине царил полумрак. Посреди слабо мерцал догорающий меж круглых камней костёрок, дым от которого тонкой струйкой уходил в прорубленное под самым потолком окошко, в котором синели осколки неба, и роились в солнечных лучах оседающие пылинки.
— Милка, спасибо тебе, — едва высвободив руки, Костя тот час обнял её за плечи. — Если бы не ты, эти дикари нас точно бы ухандохали…
— Уха… Доха… — захлопала пышными ресницами Амила.
— В полицию звонить нужно. Телефон есть у тебя?
— Смешной, — снова захихикала девушка, отбрасывая за ухо прядь тёмных волос. — Огненная вода хорошо. Вождь хорошо. Уги-уги хорошо.
— Так ты чё, с ними заодно? — округлил глаза Костя. — Баба сектантская?
— Вождь — отец… Вождь — хорошо… Амила хорошо. Слушаться.
— Вот и вали к своим! — он дёрнул плечом, сбрасывая загорелую ладонь. — Стерва!
— Воропаев, не будь дураком! — придвинулся к нему Илья, отбиваясь от назойливой рыжеволосой дамочки, ощупывающей его бицепсы. — У нас и колесница, и вода огненная, и дочка вождя на тебя запала… Сечёшь? Мы — всемогущие! Мы — боги! Мы — уги-уги! Будем улыбаться, и сматываться под шумок, а может ещё и отдохнём тут, как в санатории… А то скажем, что мы — это не они, и опять свяжут.
— Лады, — вздохнул Костя, не сводя взгляд с покачивающихся грудей Амилы, которая вытирала мокрой тряпицей его разбитую голову. — Если уж другого выхода
Успокоив толпу и раздав всем гтартзадание на сегодня, вождь не замедлил появиться в своём «фигваме». На пороге, закрывая солнце, возникла необъятная тень крупнотелого главы деревни.
— Шатха идти вон! — грозно прозвучал его низкий голос.
— Шатха — сестра! — рыжая дамочка поправила пышные груди и осталась сидеть на месте.
— Шатха идти вон! — повторил вождь тоном, не терпящим возражений.
Рыжая недовольно скривила пухлые губы, хмыкнула, дёрнув плечом, но
послушно зашагала к выходу, виляя округлыми бёдрами и беспрестанно оборачиваясь через плечо на Илью.