В тот момент, когда они ставили пудинг в холодильник, чтобы остудить, все трое услышали, как дверь с гулким грохотом распахнулась… и думаю, мне не нужно объяснять, кто вернулся домой.
– Сироты! – заорал Граф Олаф. – Эй, сироты! Где вы?!
– На кухне, Граф Олаф! – отозвался Клаус. – Обед почти готов.
– Советую поторопиться. – Граф Олаф вошел в кухню и уставил на них взгляд своих неестественно блестящих глаз. – Моя труппа будет вот-вот, и они очень голодны. А где ростбиф?
– Мы не делали ростбифа, – сказала Вайолет. – Мы приготовили соус путтанеска.
– Как? Нет ростбифа?!
– Вы не написали, что хотите именно ростбиф, – возразил Клаус.
Граф Олаф одним движением скользнул в их сторону и сейчас, вблизи, показался им еще выше. Глаза его заблестели еще сильнее, от гнева бровь с одной стороны задралась кверху.
– Согласившись усыновить вас, – прошипел он, – я стал вашим отцом и как отец не потерплю непослушания. Я требую, чтобы вы подали мне и моим гостям ростбиф!
– Но у нас его нет! – выкрикнула Вайолет. – Мы сделали соус!
– Нет! Нет! Нет! – прокричала Солнышко.
Граф Олаф перевел взгляд вниз, на Солнышко, которая так неожиданно издала осмысленные звуки. С каким-то нечеловеческим ревом он схватил ее костлявой рукой и поднял вверх, так что она очутилась на уровне его глаз. Нечего и говорить, она так перепугалась, что тут же заплакала и даже не попыталась укусить державшую ее руку.
– Немедленно отпусти ее, гад! – закричал Клаус. Он подпрыгнул, пытаясь вырвать девочку из графской лапы, но тот держал ее так высоко, что Клаусу было не достать. Граф Олаф взглянул с высоты своего роста на Клауса и улыбнулся отвратительной улыбкой, обнажив все зубы. Он поднял плачущую Солнышко еще выше, и казалось, вот-вот разожмет пальцы, но тут в соседней комнате раздался взрыв смеха.
– Олаф! Где Олаф?! – послышались голоса.
Граф Олаф помедлил, продолжая держать девочку на вытянутой вверх руке, а тем временем члены труппы начали стекаться в кухню. Вскоре они совсем заполонили ее – сборище личностей самого странного вида, разного роста и конфигурации. Лысый человек с очень длинным носом, одетый в длинный черный балахон. Две женщины, чьи лица, покрытые ярко-белой пудрой, делали их похожими на привидения. Вслед за женщинами показался человек с очень длинными тощими руками, которые оканчивались крюками вместо пальцев. Одно создание отличалось неимоверной толщиной, и даже не разобрать было – мужчина это или женщина. А позади в дверях маячили какие-то не менее страшные фигуры.
– А-а-а, ты тут, Олаф! – воскликнула одна из женщин с белым лицом. – Что это ты делаешь?
– Да просто призываю к порядку своих сирот, – отозвался Граф Олаф. – Я им велел приготовить обед, а они сделали только омерзительный соус.
– Правильно, детей нельзя баловать, – поддакнул человек с крюками вместо рук. – Их надо научить слушаться старших.
Длинный лысый тип уставился на детей:
– Это те богатые дети, про которых ты мне рассказывал?
– Да, – ответил Граф Олаф. – Они такие противные, что я до них дотронуться не могу.
С этими словами он опустил все еще хнычущую Солнышко на пол, и Вайолет с Клаусом вздохнули с облегчением, радуясь, что он не уронил ее с такой высоты.
– И я тебя ничуть не виню за это, – проговорил кто-то в дверях.
Граф Олаф хорошенько обтер ладони одна об другую, как будто держал до сих пор не маленькую девочку, а что-то отвратительное.
– Ладно, хватит разговоров, – сказал он. – Наверное, мы все-таки съедим их обед, хоть он и никуда не годится. Все за мной в столовую! Сейчас выпьем вина, и когда эти щенки подадут свою стряпню, нам уже будет наплевать – ростбиф это или не ростбиф.
– Ур-ра! – заорали несколько человек, и труппа двинулась из кухни вслед за Графом Олафом. На детей никто и не смотрел, кроме лысого. Тот задержался и пристально поглядел Вайолет в глаза.
– Недурна, – сказал он, взяв ее за подбородок шершавыми пальцами. – Я бы на твоем месте постарался не сердить Графа Олафа, а то ведь он может испортить твою смазливую мордашку.
Вайолет содрогнулась, а лысый с визгливым смехом последовал за остальными.
Бодлеровские дети остались на кухне одни. Они тяжело дышали, как будто только что пробежали большое расстояние. Солнышко продолжала хныкать, а Клаус вдруг обнаружил, что и у него глаза на мокром месте. Не плакала только Вайолет, но она дрожала от страха и омерзения (что означает «неприятная смесь страха и отвращения»). Несколько секунд они не могли произнести ни слова.