– Очень приятно, Конкордия.
Трилобитиха рассматривала мою спутницу как одну из форм отвратительной заразы называемой жизнью. Конкордия ей не нравилась абсолютно. Все в ней раздражало худую как воблу половину Рубинштейна: белые правильные зубы, копна блестящих волос, серые глаза, кожа, веснушки, а грудь и длинные ноги, шедшие в довесок, так и совсем выводили из себя.
– Как поживаете, Конкордия?
– Хорошо, а как вы, Руфь?
– Тоже неплохо.
Пока мы устраивались за столом и обменивались любезностями. Китиха отложив решение проблем с Конкордией на потом, принялась за более важные дела – рубон. Это было то самое, что стоило увидеть хоть раз в жизни до того момента пока не впадешь в полный и бесповоротный маразм. То, что заслуживало воспоминаний в старости. То, о чем хотелось сообщить внукам на смертном одре. Потому что зрелище было из ряда вон.
Святые угодники! Попокатепетль, милый друг! Не стоило ходить по воде и летать на черепахах. Все это просто ярмарочные фокусы, в них нет таинства. Сокровенное скрывается вовсе не в мироточении и вервиях, и не в обсидиановых ножах. Оно более зримо. Оно в выражении, с которым чета Мобалеку, устроившаяся за столом тетушки Лиланд, смотрело на еду.
Вы видели глаза? Глаза страждущих? Тех, которые прошли Хинган и Гоби? Изможденных путников Гойи? Франсис, старина! Ты брал не тех натурщиков. Увы, и жил не в то время. Ты многое упустил.
Навалив на тарелку, целую гору всего вперемешку, Его величество застопорил мыслительные процессы, как подлодка перед всплытием, в его реактор полетел графит. Глянув на жену, он решил дождаться старта. У них в этом своего рода взаимопонимание. Мастодонт напоминал старого пса, который положив голову на колени хозяина, ждет команды.
Его Афродита не теряла времени даром. Ей было мало тарелки, она прихватила пустой салатник, который тетушка забыла на столе, и все это по-быстрому наполнилось едой. Баранья ножка, рядом с которой бессильно упал салат, фиолетовые кружки салями, и бледно розовые ломтики ветчины. Все это художественно украшается печеной картошкой. Хавчик водопадирует. Несется. Телепалетируется (По выражению образованного Величественного). Крышки вверх! Доеденефене! Танец дождя! Абструкт! Цугцванг!
Я не успел рассмотреть меню, хотя и сам был голоден, я был занят Конкордией. Мы отстукивали морзянку, заполняя эфир. Мои мысли на русском, коснулись ее разума, и она растеряно мне улыбнулась.
«Что случилось, Макс?»– я тронул изуродованными руками голову и ничего не объяснил. Мне было сложно разъяснить, что-либо.
«Я в порядке, не волнуйся, дарлинг».
«Я сейчас заплачу», – в уголках ее глаз блестели слезы. – «Тебе больно?»
«Нет. Уже не больно, не волнуйся, прошу. Ты сногсшибательна. Я люблю тебя».
«Я люблю тебя». – она улыбнулась сквозь так и пролившиеся слезы.
Наши глаза превратились в сиамских близнецов, воздух, обогащенный мощными испарениями супругов Мобалеку, танцевал между нами. Слишком увлеченные друг другом, мы пропустили старт.
Это было досадным упущением. Повинуясь неслышимому сигналу, Толстуха, принялась восполнять запасы сахара в крови мощными гребками ложки.
Ее благоверный, не отставал, запихивая рубон отточенными движениями фехтовальшика. Батман! Аллонже ле бра! Он храбро сражался с бараньим боком как тореро с быком. У барана в любом раскладе не было никаких шансов.
Темп нарастал. Мелькали столовые приборы. Это было что-то вроде соревнования Оксфорд против Кембриджа. Только намного зрелищнее. Большие гонки восьмерок, по сравнению с кормлением четы Мобалеку – просто лажа. Большая разрекламированная лажа. Красивый бессмысленный фантик, обертывающий пустоту созданную негодяями маркетологами.
Они нами вертят, и их приходится ненавидеть отдельной, уложенной в разуме в картонный ящик «Разное», ненавистью. Они обращают любовь в похоть, радость за кого-то в зависть, сопереживание в уныние, трудолюбие в алчность, а чепуху в золото, за блеском которого мы не видим настоящих вещей. Ни веры, ни надежды, ни любви, ничего. А вот на Китиху с ее благоверным стоило глянуть! Тем более, представление было бесплатно.
Темно-синие против светло-голубых. Восемнадцать человек на двух лодках. Четыре мили триста шестьдесят два ярда между мостами Патни и Чизик. Двадцать минут активной гребли. Соус закипал бурыми водоворотами Темзы. Салат проносился створными знаками. Восемь фунтов прекрасно приготовленной баранины были разобраны по тарелкам. Не хватало только команд рулевых девчонок.