– Телку, с которой видели Мейерса, зовут Марта.
В ответ он хмыкнул. Да я и сам понимал, что искать иголку в стоге сена занятие неблагодарное. Чтобы перетряхнуть весь «летающий цирк» и найти человека, нужно было, как минимум обладать везением, а его постоянно не хватало.
– Холодно, Макс, – повторил ископаемый инспектор, и я понял, что он имеет ввиду.
Вот и все. Девятнадцать дохлых мартышек послезавтра летели в архив. Что делать дальше ни я, ни его толстое величество, ни великий Рубинштейн не знали. Наши усилия упирались в единственного человека, о котором ничего кроме имени не было известно. Вот и все, тайны и загадки истории. Назавтра, наркоманы чихали бы друг дружке в ладони. Ловили бы кайф от высокой температуры. Или чего там еще можно было изобрести? Носовой платок? Грелку для ног? Я вздохнул и взял первый лист из стопки у себя на столе: «Просим в кратчайшие сроки сообщить…. Требует безотлагательного решения… немедленно…» все подвиги отдел расследований совершает задним числом. Иначе никаких наград и поощрений. Внуки не будут гордиться дедами, а отпрыски презрительно обойдут те дела, которыми занимался отец стороной. Самое главное в нашей работе – жить вчера или завтра.
– У нас еще есть время, Мозес, – упрямо произнес я, отложив бумаги в сторону.
– Время? Нужна еще удача, – ответил он и нырнул в почечный чай.
Два фунта двадцать пять пенсов
Это замечательное и ценное умение – жить завтра и вчера. И никогда сегодня. Что бы жить сегодня, нужна особая удача. Фантастическое везение, как ни крути. Живи сегодня, советует мне жизнь. И сегодня я сижу в колымаге Рубинштейна, надеясь на лучшее. Дежурных машин просто не оказалось, но я особо не возбухаю по этому поводу. Никогда не спланируешь, что подкинет тебе жизнь. Месяц-два, сто лет или полтора дня.
Эти полтора дня, выторгованные его величеством у графини Маллори-Сальтагатти. Тридцать шесть часов нашей нетерпеливой бетонной жабы. Последний шанс или предпоследний. Пытаться надо всегда, эта мысль мне кажется правильной. Пусть даже я знаю только имя, пусть. У меня есть еще одно. Небольшая шероховатость, сучок, бельмо на глазу, та соломинка, за которую можно уцепиться. Имя которой – «Рио Бланка». Белая река, довольно романтично звучит. Там одноглазый видел подружку вонючего недотепы. Она не из наших. А может он это выдумал?
Призрачные надежды, слабые соображения. Ведомый ими мой деревянный артефакт стойко держится в городском потоке. Надо отдать собравшим его немцам должное: все работает как часы.
В изделии авиапрома Германии уютно пахнет стружкой. Оно видало взлет и падение Люфтваффе, все эти эксперименты с реактивной тягой, тридцатимиллимитровые пушки, налеты «Летающих крепостей» и речи Германа Геринга. Весь комплект его шестеренок в виде свастики, клаксон грустно выводит «Лили Марлен», а покрышки – из эрзац-резины.
Сиденья кокетливо прикрыты вязаными половичками, я догадываюсь, что это попытка мадам Рубинштейн придать младшему брату истребителей второй мировой уютный вид. Не хватает только горшков с геранью. Тогда все было бы гармонично и перед тем как залезть в кабину, тебе выдавали домашние тапочки. Король всех больных дрожит над своей тачкой и перед тем как отдать мне ключи, предупреждает:
– Будь осторожен, Макс, у нее слабое сцепление, – без сомнений его машина так же больна, как и все, что находится в собственности старого трилобита: почки, печень, легкие, желудок и миссис Рубинштейн. Телек у него астматически задыхается, если выступает премьер-министр, холодильник не может переварить диетическое питание, а микроволновка покашливает. Даже у наручных часов диабет.
– Буду обращаться с ней как со своим портмоне, – шучу я понимающе. Он деланно хихикает.
На панели громко тикают бортовые часы, заглушая визг моторчика в багажнике. Тот потребляет всего пару капель на сто километров, все остальное зависит от направления ветра. Сегодня он попутный и я добираюсь до владений мамы Ангелопулос за сорок минут. В район старых путан, которые выстроились вдоль грязных тротуаров.
– Принеси мне кофе, мек, – мой манчестерский кокни здесь весьма кстати. «Рио Бланка» из тех заведений, в которых дыры от отвалившейся штукатурки мгновенно затыкаются фальшивой позолотой, стены завешиваются пыльным царственным бархатом, заранее прокуренным, чтобы не выделялся на общем фоне. В помещении стоит продуманная одноцветная полутьма. Это – для особо глазастых посетителей, стремящихся рассмотреть свой ланч до того, как он оплачен.
– Желаете что-нибудь еще? – гарсон не оставляет надежды. Он оптимист, вроде искателей кладов. Упорный борец за благосостояние, выраженное в чаевых. На лице жонглера грязной посудой искренний интерес к содержимому моих карманов. Оно и понятно, время чуть перевалило за шесть часов, но посетителей в забегаловке на палец ото дна. В углу медитирует над пустым бокалом местный бедолага, за неимением денег вдыхающий алкогольные пары, чтобы забыться. Все его состояние это дырявые носки и грандиозные планы на вечер. И не выгоняют его отсюда лишь с одной целью – создать в заведении видимость популярности.