Бунгало, яхта и телка с большими дойками, три составляющие успеха с номерком на большом пальце ноги. Я сделал глоток: если раньше люди гибли за металл, то сейчас бились за бумагу. За эти глупые фантики, в которые упаковывают то, что мы называем счастьем. Бессмысленные нули и цифры. Портреты и пейзажи. Синие, зеленые, красные. Ценою больше чем жизнь. Если задуматься, то все наше существование вертится вокруг них. Мы пытаемся заиметь их всеми способами и жалеем только об одном, что не можем владеть большим количеством. Зачем? Зачем ты бежала, Марта? Из-за бумаг?
Впрочем, на них не было номинала. И портретов. Ровным счетом ничего привлекательного. Цифры, адреса и маленькое бурое пятнышко.
Приходил монах к монашкееее!
Поиграть с ней думал в шшааашки!
Дверь забыли запереть!
Ай-яй-яй!
Ай-яй-яй!…
Вообще, пение мистера Мобалеку наводило тоску и ужас в любом случае. Особенно когда остро хотелось тишины. Я вспомнил, как пустел закуток, ведущий к нашей норе, когда его величество начинало вокальные упражнения. Нет, выдержать это было невозможно. Его пение родом из тех утробных завываний первых земноводных, поселившихся на суше. Оно с равным успехом могло привлечь самку и свести с ума кого-нибудь мыслящего. Что поделать, создатель полностью обделил мое сдобное начальство слухом. Компенсировав эту утрату огромными легкими и резонирующей пастью.
Водрузив монументальную ногу в гипсе на стул, благоверный Риты вертел в руках бутылку.
– Если у тебя трусы в кружавчик,
Поиграть не думай в шашки,
До того как дверь запрешь!
Ай-яй-яй!
Ай-яй-яй!
Дым от сигары лихо вился в воздухе. Прервав пытку вокалом, толстяк хлебнул из горлышка и философски произнес.
– Хорошо еще, что эта сука не подстрелила нашего малыша, а? Макс, у тебя талант по части влезть в замес, сечешь? Она бы тебе устроила сквозняк в чердаке, если бы прожила подольше, это как пить дать.
Я усмехнулся и пожал плечами. Когда пару раз попадаешь в полный абзац, начинаешь потихоньку привыкать. Черствеешь. Близость старухи с косой воспринимаешь как досадную помеху, собачью кучку на тротуаре. Умереть для тебя становится, все равно, что чихнуть. Хотя и более неприятно. С другой стороны, и ценишь жизнь по-другому: не как подарок, который боженька сует каждому кретину, а как то, что у тебя в количестве одной штуки по накладным. И ничего. Ничего более. В этом вопросе Рубинштейн и толстяк меня понимали.
– Кто-нибудь хочет перекусить? – Рита показалась в двери. Этим вечером на супруге старшего инспектора был халат, на котором страус пожирал кита. По словам толстяка: аллергория для любителей пошамать птицу с рыбой. Гастрономический халат сидел на китихе как чехол на дирижабле.
– Тебе нравится, Макс? – толстуха кокетливо повертелась, – это «Джаст Кавали», сейчас все по нему с ума сходят.
– Очень аппетитно, Рита, – подтвердил я. – Твой прикид делает человека одновременно голодным и сумасшедшим.
Усатая Венера подмигнула мне так, чтобы муж не видел. У нее там бродили какие-то фантазии, которые я старался не замечать.
С кухни доносился запах жаренного. Что касается еды, то квартирка четы Мобалеку – самое то. В ней Рональд Макдональд женился на Фашоне. Свадьба была пышной: порции способны свалить слона в самой лучшей форме. Килокалориями можно отапливать двигатели ракетоносителя «Протон» или еще чего. Ядерный взрыв, который каждый раз происходит у тебя в желудке. А перекусить, означало только одно, наесться на неделю.
– Я бы чего-нибудь жевнул с парнями, – произнес его величество и отложил папку. Наше двухчасовое совещание подошло к концу. – Короче, чуваки, все умерли как в сказке. Пусть даже и не в один день. Но большего мы не добьемся, просекаете?
– Можно еще раз копнуть по адресам накладных. Ведь должны они где-то перегружать посылки? Можно еще потрясти Фодергила, ведь он проявился неспроста, – возразил я, толстяк с сомнением взглянул на меня. За все время он выдул полбутылки мескаля, заявив, что перед ужином неплохо бы выпить аперитив, и теперь пришел во вполне просветленное состояние.
– Зачем, чувак? Господь проделал за нас всю работу, и ты не хочешь сказать ему «аллилуйя»?
Что ему ответить я не знал.
***
Я поскальзываюсь и лечу, лечу. Что-то душит меня, вязкое, темное, холодное.
– Что с тобой? – Кони погладила меня по голове.
– Ничего, ничего, так, приснилось, – она прикрыла глаза, солнце путалось в длинных ресницах. Я поцеловал ее. На полу у кровати валялись ее розовые туфли. На подошве темнела надпись – Маноло Бланик.
– Когда ты скажешь ему?