Это сделала Хелен. Когда эта ужасная мысль пришла мне в голову, то сначала я понадеялся, что смерть заберет ее, таким образом, избавив от последствий ее злодеяния. Это стало бы самым простым решением проблемы. Я был уверен, что если она умрет, то я смогу замять дело. «Сан» можно купить, предложив достаточную сумму.
Не успел я обдумать все это, как приехал в город. Остановившись дома, чтобы сменить запачкавшуюся одежду, прежде чем отправиться в госпиталь к Мэри, я узнал от горничной, что мать спрашивала меня. Я быстро прошел в ее комнату. Она лежала в постели, и сперва я подумал, что она спит, но когда я подошел к ней, она обернулась.
— Уоррен, это ты? — спросила она.
— Да, мама. Стелла сказала, что ты хочешь меня видеть, — я наклонился и поцеловал ее. Она протянула руку, обняв меня за шею.
— Уоррен, что-то не так? Если да, то расскажи мне.
— Нет, мам. Почему ты спрашиваешь?
Она медленно разжала объятие, опустив руки.
— Я не знаю. Чувствую, что происходит что-то такое. Лежа здесь, я тревожусь за вас, детей; так часто звонят то в дверь, то по телефону, и я испугалась, что произошло какое-то несчастье с тобой или с Хелен.
Я погладил ее по щеке.
— Это всего лишь твое воображение. Единственное, что идет не так, так это то, что моя дорогая мама не так здорова, как ее сорванец-сын.
Я еще раз поцеловал ее, и она улыбнулась мне.
— Я так рада, — прошептала она. — Я так волновалась.
Уходя, я едва не задыхался. Я был уверен, что если Хелен поправится и предстанет перед судом, то это может убить маму. И тогда я останусь один-одинешенек.
Спустившись, я спросил Стеллу, кто приходил, и она ответила, что репортеры весь день пытались застать меня.
По дороге в госпиталь я пытался сосредоточиться на том, как защитить Хелен, но быстро выдохся. Я чувствовал себя слабым, несчастным и бесконечно одиноким.
Все в госпитале выразили мне сочувствие, что несколько укрепило меня и дало надежду. Оперировавший Хелен доктор Форбс был в своем кабинете. Он только что вернулся из палаты Хелен и описал ее состояние как «весьма удовлетворительное».
— Но кое-что меня беспокоит, — добавил он. — Кажется, вашу сестру что-то беспокоит, и она не может спокойно отдыхать. Какая-то опасность, реальная или воображаемая, снова и снова проступает через ее бред. Если бы мы смогли освободить ее от этих страхов, у меня были бы все основания прогнозировать выздоровление. Я говорю вам это, потому что вы — ее брат, и без сомнения знаете о том, как она прожила последние недели, и можете предположить, чего она боится.
— Может быть, это сама авария, — сказал я.
Он покачал головой.
— Может быть, но я так не думаю. Однако вы можете пройти в ее палату и послушать, что она говорит. Если мы сможем избавить ее от страха, то уверен — она выздоровеет.
Я пожал руку врачу и поднялся в палату Хелен. Я знал, чего она боится. Последствий преступления. Страх того, что ее публично обвинят в убийстве, истязал ее мозг. На какой-то миг я все ей простил, всецело соболезнуя ей.
Воздух в коридоре был пропитан больничным запахом. Я осторожно постучался в дверь палаты, и из нее высунулась медсестра, прикладывая палец к губам. Я подозвал ее и объяснил, что доктор Форбс хочет, чтобы я попытался узнать, что беспокоит сестру.
Войдя, я увидел, как Мэри сидит у постели, сжимая мертвенно-бледную руку больной, скрывавшейся под простыней. Почти вся голова Хелен была обмотана бинтами, выглядывало лишь лицо, что делало ее похожей на монахиню в облачении. Было невозможно поверить, что она своей рукой застрелила Джима и стала убийцей.
Мэри быстро взглянула на меня и вновь обернулась к Хелен, прислушиваясь к издаваемым ей звукам. Наблюдая за тем, как Мэри терпеливо сидит у постели больной, мое сердце вновь захлестнула нежность. Вдруг губы Хелен зашевелились. Сперва слова были совсем неразличимы, и Мэри наклонилась вперед, чтобы разобрать их. Затем раздался исполненный страха вскрик: