Далее говорится, что этот замысел грозит и Московскому государству, «если только им удастся одолеть над иными»: ведь царю ведомо, как давно и упорно поляки замышляют в России «греческую веру попрать и многое гонение всем тем, которые греческую веру имеют». Поэтому царю надлежит, по мнению Густава-Адольфа, «так же обороняться, как иные государи сами себя обороняют [остерегают], приняться за короля польского и помешать ему, чтоб он цесарю не помогал. И он [император] забудет в те поры стояти против тех государей, которые стоят за свою правду, и оставит злой свой умысел против наших христианских евангелической и греческой вер». Со своей стороны, продолжает Густав-Адольф, мы «с нашими союзниками» будем делать все для достижения этой общей цели: «кои превозвышаются перед иными государями, чтоб нам их попрать и понизить»[173]. Иными словами, Московскому государству предлагалось вступить в общеевропейскую коалицию держав, борющихся против габсбургской агрессии, против угрозы утери своей независимости и веры.
Роль Московского государства должна была состоять в том, чтобы отвлечь силы Польши от помощи германскому императору и этим облегчить союзникам победу над Империей, после чего уже сама Империя не сможет оказать помощи завоевательным планам поляков.
Шведская международная концепция была воспринята в Москве с полным пониманием и сочувствием, как показывают записи переговоров и особенно текст ответной грамоты Михаила Федоровича Густаву-Адольфу (имеющийся и в русском оригинале и найденный Форстеном в Стокгольмском архиве во французском переводе)[174].
В грамоте Густава-Адольфа, привезенной в Москву шведскими послами А. Мониером и Ю. Бенгартом в марте 1629 г., еще определеннее, чем в 1626 г., говорится, что за спиной Польши стоит другая сила, более мощная, и если эту грозную силу не сломить, Польша останется непобежденной. Эта сила — Империя. В прошлом году, говорится в грамоте, Густав-Адольф уже чуть не одолел поляков, так что уже «можно было ему со своим войском через всю Польшу пройти беспрепятственно», но тут помешали имперско-католические войска тем, что «великою силою близко пришли и осадили город Штральзунд», и Густаву-Адольфу пришлось отвлечь свои войска на освобождение Штральзунда. И дальше в грамоте подробно развивается мысль, что Москва более заинтересована в войне шведов против Империи, чем против Польши. «Папа, цесарь римский и весь дом Австрийский только того ищут, как бы им быть обладателями всей вселенной, и теперь они к тому очень близки… вашему царскому величеству подлинно известно, что цесарь римский и папежане [католики] подвели под себя большую часть евангелических князей в немецкой земле». Если только император и Католическая лига [«цесарь с папежскими заговорщиками»] «одолеют шведскую землю, то станут искать погибели русских людей и искоренения старой греческой веры»[175].
Как видим, шведско-польская война отодвинулась на задний план, на переднем — габсбургско-католическая агрессия, которая может добраться и до Москвы и до православия, если не будет пресечена. Но Москве-то в этом случае она будет грозить со стороны Польши.
И после заключения Альтмаркского перемирия специально посланный в Москву шведский посол Мониер разъяснял: Густав-Адольф не имел союзника, бороться же принужден был не с одной Польшей, а с соединенными силами Польши и Империи; ему пришлось развязать себе руки с Польшей, чтобы приняться за Германию, к чему его склоняло также французское правительство. Инструкция, данная Мониеру, и его докладная записка, врученная царю и боярам в Москве, подчеркивают, что главная опасность и для Швеции и для Московского государства таится не столько в самой Польше, сколько за ее спиной, в Империи[176].
176