Такое предположение подтверждается появлением в Москве в мае 1630 г. видного французского аристократа Шарля де Талейрана (предка знаменитого дипломата Талейрана и брата известного графа Шале, казненного Ришелье) с соответствующими предложениями. Правда, он приехал в качестве трансильванского, а не французского посла. Но вполне вероятно, что Ришелье пред-видел недоверие в Москве к предложениям католической Франции и возможную неудачу миссии Деэ на этой почве и поэтому одновременно направил другого посла через посредство Трансильвании. Подобные приемы Ришелье применял и в сношениях с недоверчивой протестантской Швецией, действуя, например, через Бранденбург. Талейран, по пути в Москву и возвращаясь через пять лет из России (где он, как увидим, подвергся аресту), говорил своим попутчикам, что был послан в Трансильванию, Турцию и Московию французским королем[190]. Достаточно показательно также и то, что французское правительство энергично вызволяло его из плена, но при этом скрывало свое участие и в 1631 г. добилось писем к Михаилу Федоровичу от английского короля и голландского штатгальтера. Только в 1635 г. было направлено ходатайство и от имени самого Людовика XIII.
Судя по некоторым заявлениям Талейрана[191] и по наличию в его бумагах текста англо-французского мирного договора, можно предположить, что из Франции он был отправлен в то же самое время, что и Деэ де Курменен. Ко двору Бетлена Габора одновременно с ним прибыл Жак Руссель со сходными политическими проектами[192], и Бетлен Габор отправил их обоих в качестве своих послов для ответственнейших переговоров в Турцию, Московию и Швецию.
От имени Бетлена Габора Талейран и Руссель изложили в Москве подробный проект восточноевропейской военной коалиции. Этот проект уже был согласован ими по дороге в Константинополь (о чем свидетельствует представленная ими верительная грамота великого везира Режап-паши) при посредничестве голландского посла в Константинополе Корнилиуса, константинопольского патриарха Кирилла Лукариса и, по всей вероятности, — хотя об этом, разумеется, не говорится, — французского посла Сези[193]. В ответ на полученное недавно предложение Михаила Федоровича о союзе Бетлен Габор сообщает, что он хочет союза «не словом, но делом»: на всякого недруга выступить со своими войсками заодно с московским царем, шведским королем и турецким султаном. «И как те три великие государи — царское величество и шведский король и государь их Бетлен Габор, король, — соединятся и учнут стоять на недруга заодно, а турецкий Мурад-султан учнет с своей стороны, и против их, великих государей, никто не может постоять. И чтоб то вперед установить и утвердить и ссылку [связь] добрую держать. А противники тем силам — король испанский, цесарь римский, король польский. И чтоб против их стоять и недружбу их мстить». Далее сообщается, что Бетлен Габор долго и успешно воевал «с Австрийским домом» и что он рассчитывает отнять у Сигизмунда III польский престол. И все снова подчеркивается наиболее важное для нас положение о тесном политическом единстве Польско-Литовского государства с Империей: «Да и за то польский король государя их Бетлена Габора, короля, боится, что государь их во многих случаях Австрийский дом теснил и побивал», т. е. победы над Империей опасны для Польши, лишают ее опоры. Наконец, следуют детальные расчеты, сколько войск может выставить Бетлен Габор, и сообщаются разные соображения о проектируемой коалиции: кроме султана и шведского короля (с которыми Бетлен Габор имеет тесную связь) он предлагает вовлечь в коалицию своего зятя, бранденбургского курфюрста, имеющего «великую мощь людьми и казною»[194].
Все эти данные о разных иностранных демаршах в Москве мы приводим не для того, чтобы создалось впечатление, будто международная позиция Московского государства в обстановке Тридцатилетней войны была навязана и внушена ему кем-то извне. Напротив, она была вполне самостоятельна. Приведенные примеры показывают только, что Москва не была одинока, что, содействуя косвенно Альтмаркскому перемирию и благоприятствуя вступлению Швеции в войну с Империей, руководители Московского государства исходили из тех же представлений об общеевропейской ситуации, которые являлись распространенными и самоочевидными и среди других европейских политиков. В том, что говорили в Москве послы Турции, Швеции, Франции, Трансильвании, при всем разнообразии, была общая основа: эти державы уже тем союзники Москве, что они являются врагами Империи, а Империя — главный союзник главного врага Москвы — Польско-Литовского государства. Это вполне отвечало точке зрения Москвы, внушенной не чьими-либо словами, а долгим опытом русско-имперских и русско-польских отношений.
190
Донесение пристава Лопухина. — ЦГАДА, Дела венгерские, 1630–1631 гг., стб. 1, л. 10.
192
Густав-Адольф еще в 4626 г. в одном из писем к Бетлену Габору, которое было перехвачено поляками, развивал мысль о необходимости совместного выступления Швеции, Трансильвании, Московского государства и крымских татар (вассалов Турции) против Польши и Габсбургов (см.