Территориальных споров у Московского государства с Империей не было после того, как Ливония перестала быть имперским леном. Военных столкновений между царем и императором вообще не бывало. Империя часто выступала даже в роли посредника при столкновениях Московского государства с его соседями. Но в том-то и дело, что Империя в XVI в. взяла на себя роль гаранта политической стабилизации в Восточной Европе, тогда как Московское государство с тех пор, как вышло из-под монгольского ига, не могло не требовать от своих западных соседей возврата захваченных ими в прошлые века русских земель. В особенности велики были эти претензии Московского государства к Польско-Литовскому государству. Следовательно, защищая восточноевропейскую стабилизацию, Империя объективно защищала Речь Пос-политую от Московского государства. Но союз Империи с Речью Посполитой стал активно враждебным Московскому государству в эпоху агрессивной политики Сигизмунда III. Мало того, как из-за спины самозванцев в критический момент выступила открытая польская интервенция, так в 1612 г. из-за спины побитых польских интервентов к московскому престолу открыто протянулась было рука Габсбургов. Затем, после 1613 г., император не признавал де-юре Михаила Федоровича русским царем, что было равносильно признанию прав польского королевича Владислава на русский престол со стороны этого «посредника», не стеснявшегося оказывать полякам, кроме дипломатической, также прямую, материальную помощь деньгами и войсками.
Тот, кто поддерживал претензии Владислава, не мог не быть врагом в глазах правительства Михаила Федоровича. Следует считать, что на этой почве были прерваны дипломатические отношения между Московским государством и Империей в 1613 г., хотя острый эпилог еще разыгрывался в 1614–1616 гг., после чего уже никаких сношений с Империей Московское государство не поддерживало во все время Тридцатилетней войны[195].
В течение всего этого времени в Москве с агентами Империи обращались не по кодексу дипломатических норм, а как с агентами вражеского государства. Императорский посол Адам Дорнов 1613 г. был арестован и содержался под стражей до самой смерти (1654 г.). Не помогли ему ни принятие православия, ни прошения к императору, которые, разумеется, не пересылались из-за отсутствия дипломатических отношений. Еще характернее арест Шарля де Талейрана в 1630 г. Он был арестован по подозрению в том, что собирается ехать к испанскому королю и германскому императору[196], т. е. как тайный агент Габсбургов, который мог бы донести им о планах восточноевропейской коалиции и неискренне трудился над ее сколачиванием. Содержащееся в более поздней грамоте Людовика XIII утверждение, что Талейран был арестован по обвинению в военном шпионаже в пользу Польши[197], не противоречит первому объяснению, а вполне с ним увязывается. Далее, когда в 1632 г. император Фердинанд II попробовал возобновить дипломатические отношения с Москвой, его послу было предложено от границы отправиться восвояси, причем с характерной мотивировкой: так как тот прибыл через Польшу и в сопровождении поляков, т. е. в качестве польского союзника. Не менее характерно, наконец, и то, что именно в 1654 г., когда Империя, разбитая в Тридцатилетней войне, уже ничем не могла помочь полякам, Московское государство решило восстановить с ней «ссылку» (дипломатические отношения).
Итак, все факты говорят о том, что враждебность Московского государства к Империи была не прямой, а отраженной от враждебности к Речи Посполитой, с которой имелись глубочайшие территориальные, а после польской интервенции и политические споры. Но логика вещей заставляла Московское государство считать своими друзьями в Европе уже не только врагов Польши, но и врагов Габсбургов. В 1615 г. Московское государство посылает посольство во Францию, в 1617 г. — в Англию просить поддержки против поляков, хотя ни Франция, ни Англия не были непосредственно враждебны Польше, но представлялись, безусловно, враждебными в той или иной мере Габсбургам. На той же почве укрепились в 20-х годах дружественные отношения Москвы с Голландией и с Данией.
195