Как видим, перед нами до всяких переговоров со шведами четкое определение позиции Московского государства в мировой системе государств и народов. Все они делятся на две категории: друзей и врагов, — причем ко второй категории отнесены Польша, папство и Империя. Эта же классификация воспроизводится во многих других документах и во всей внешнеполитической практике Москвы в конце 20-х — начале 30-х годов. Дипломатические соображения вносили в нее лишь незначительные нюансы. Так, инструкция, данная в 1629 г. приставам, встречавшим французского посла Деэ де Курменена, предписывает на его расспросы отвечать, что царь находится в дружбе с Англией, Данией, Швецией, Голландией, особенно же с Турцией и Персией, что с Империей «ссылки давно не было», что польский король, как всем ведомо, Московскому государству недруг, ибо дело идет о после католической державы[202]. В сношениях же 1628–1631 гг. с Голландией, воевавшей с испанской половиной Габсбургского дома, но соблюдавшей нейтралитет в отношении Империи, подчеркивалась враждебность Москвы к Испании. Москва даже добивалась военного союза с Голландией на том основании, что испанцы, являющиеся для Голландии такими же врагами, как поляки для Москвы, — союзники поляков[203]. Эти нюансы отнюдь не затемняют, а только подчеркивают тот факт, что в конечном счете московское правительство определило свою позицию по отношению к любому европейскому государству в зависимости от того, принадлежит оно к габсбургскому или к антигабсбургскому лагерю.
На этой основе Московское государство в конце 20-х годов и ведет активную политику собирания коалиции. Одним из косвенных результатов этой политики, отнюдь не непредвиденным, явилось Альтмаркское перемирие 1629 г.
В 1626 г. почва для активной политики, ускользнувшая из-под ног в 1622 г., снова еще не вполне нащупана. Как ответить на предложение Швеции о военном союзе? Результат шведского посольства оказался половинчатым: с одной стороны, в Москве Бремену и Унгерну было продемонстрировано полное понимание шведской точки зрения и искреннее желание политического сотрудничества против общих врагов; с другой стороны, прямое предложение военного союза против Габсбургов и Речи Посполитой было все же отклонено с такой мотивировкой: шведский «добрый совет» ударить в настоящий благоприятный момент на поляков царь «принимает в любовь и в сердечную дружбу и о том мыслить будет, как польскому королю и землям его прежние его неправды отомстить, только того ныне в перемирные лета учинить невозможно потому, что тот мирный договор [Деулинский] … закреплен великих послов душами и крестным целованьем». Но тотчас к этому отказу прибавлена фраза, намекающая на возможность согласия, т. е. досрочного разрыва Деулинского перемирия: «А буде которая хоть малая неправда объявится от польского короля и от сына его и от поляков и от Литвы, хотя бы и до урочных перемирных лет, и великий государь е. ц. в. на польского короля и на сына его, и на Польшу, и на Литву за их неправды пойти готов и с государем вашим королем Густавом-Адольфом о том вперед снесется». Бояре умолчали только перед шведскими послами о том, что предлогов для обвинения Польско-Литовского государства было налицо сколько угодно и что еще Земский собор 1621 г. торжественно провозгласил поляков нарушителями условий перемирия. Предложения Бремена и Унгерна поднять против Польши татар и казаков (подданных царя) и отвлечь запорожских казаков от подчинения польскому королю были отклонены с той же мотивировкой[204].
203
Отчет А. Бурха и И. фан Фелтдриля… — Сборник Русского исторического общества, т. 116, СПб., 1902, с. 55 и др. См. также: ЦГАДА, Дела голландские, 1628–1631 гг.