В действительности Швеция в тот момент не нуждалась в русском хлебе in natura: канцлер Оксеншерна заявил в 1631 г., что Швеция сама способна вывозить ежегодно 7 тыс. тонн зерна[278]; если это и не так, доставка в Швецию остзейского хлеба была бы неизмеримо проще, чем русского через Архангельск. Правда, последний был дешевле, но не следует забывать, что его приходилось бы провозить в Швецию мимо Амстердама, где он мог быть продан очень дорого, и поэтому неосуществление этой возможности было бы экономически совершенно равносильно приобретению шведским правительством хлеба по дорогой амстердамской цене. Речь идет именно об операциях правительства, а не частных шведских купцов, и, повторяем, правительство не использовало in natura русский хлеб ни для населения Швеции, ни для армии за пределами страны. В сущности, ему было совершенно безразлично, перепродавать ли хлеб или другой товар; так, из донесений Родеса королеве Христине в 1650 г. мы узнаем, что разрешенный ей Алексеем Михайловичем к вывозу якобы для нужд шведской армии хлеб может быть получен лишь по цене, более высокой, чем предполагалось (голландскими контрагентами), «так что на зерне на этот раз из-за высокой цены можно получить мало прибыли», вследствие чего Родес предлагает вложить порученные ему шведские государственные средства не в хлеб, а в персидский шелк-сырец, который может быть дешево куплен в России и дорого продан на Западе. Вообще хлебные закупки в этой переписке отчетливо выступают в плане международных финансовых операций — вперемежку с акцентом векселей, валютными сделками и пр.[279]
Спекулятивное назначение того хлеба, который шведский король получал от Московского государства, было секретом полишинеля. Бургграф города Эльбинга Хоппе в своей хронике шведско-польской войны в Пруссии под 1629 г. записал такую новость. 23 июня в Пиллау возвратились посланные в прошлом году Густавом-Адольфом в Москву к великому князю послы с хорошими вестями — великий князь разрешил королю закупить 30 тыс. ластов (sic!) ржи «шведскими медными монетами и по уговоренной цене». Тем самым, продолжает Хоппе, «шведам было оказано вспомоществование [ein Dienst], ибо они намеревались это зерно перепродать за серебряные деньги с прибылью»[280]. Голландский коммерсант Нейкерке в уже упоминавшейся нами брошюре, вышедшей в 1630 г., говоря о доходах шведского короля от перепродажи остзейского хлеба, прибавляет: «Кроме того, он в последние два года вывез из Москвы большое количество хлеба, которое он равным образом через своих служащих перепродал нашим жителям с большой прибылью»[281]. В том же, 1630 г. голландским послам Бурху и Фелтдрилю было поручено сообщить в Москве, что русский хлеб, проданный шведам, в конце концов весь оказался в руках голландских купцов и что поэтому московскому правительству будет выгоднее продавать его непосредственно голландцам; «таким образом, — говорили Бурхи Фелтдриль перед царем, — досталась лишь прибыль тем людям, которым было дано разрешение, а хлеб направился в Нидерланды»[282]. Однако эти разоблачения не содержали, по-видимому, чего-либо нового для московского правительства и не повлияли на дальнейший отпуск хлеба Швеции; только в 1631 г. на имя Густава-Адольфа был послан любопытный запрос: «По чему хлеб продает и какую он вперед у себя хлебу цену учинит», — на который, разумеется, ответа не последовало[283]. Но через своих послов Племянникова и Аристова, направленных в Швецию в 1630 г., московское правительство во всяком случае знало о колоссальном вздорожании хлеба в Европе: послы доносили, что, по словам голландских купцов, в Англии и Шотландии зимой 1630/31 г. бочку ржи покупали по 10 ефимков, а весной 1631 г., в связи с усиленным подвозом, по 6 ефимков[284]. Таким образом, московское правительство имело возможность хотя бы ориентировочно высчитать не только размер своей номинальной субсидии шведскому королю, но и размер того фактического дохода, который тот извлекал из перепродажи хлеба. Оно могло, наконец, и сравнить размеры своей помощи с размером французской субсидии Швеции, ибо уже в 1631 г. знало от того же Мёллера точную цифру этой субсидии: 400 тыс. больших ефимков (рейхсталеров) ежегодно[285].
278
282
Отчет А. Бурха и И. фан Фелтдриля, с. 61–62. Шведский резидент в Москве Мёллер не стал опровергать эти разоблачения, он даже доставил в Посольский приказ брошюру Нейкерке, но выдвинул контрразоблачения: Густав-Адольф «ныне им, голландцам, не дает купити хлеба по той цене, как они преж сего покупали в его земле, и за то они, голландцы, написали его, короля, хлебным продавцам и, напечатав, в мир пустили, да и то они в книге напечатали, что они хотят доступатися, чтоб им в царского величества земле весь хлеб закупити, а потом иным у них из рук глядети». Мёллер подчеркнул, что при этом прибыль будет использована не правительством Голландии для войны с Испанией, а купцами для их личного обогащения: «Тот хлеб торговым людям отвозити было в Испанию, а Штатам и князю Оранскому про то не ведомо, в том получают себе корысть торговые люди» (ЦГАДА, Дела шведские, 1631 г., стб. 8, лл. 103–104).
284
Там же, стб. 4, л. 34. «Бочка», или «тонна», — международная мера, несколько варьировавшаяся в разных странах, но в общем отождествляемая Родесом, Померенингом, Кильбургером и другими иностранцами с московской четвертью. Следовательно, 10 ефимков за бочку равнялись приблизительно 200 ефимкам, или около 350 золотых гульденов за ласт, что в целом соответствует данным других источников.