В июне 1631 г. Иоганн Мёллер в Москве передавал настоятельные советы Густава-Адольфа, что время для выступления против Речи Посполитой сейчас самое лучшее и чтобы царь при этом обзавелся «гораздо пушками и прочим вооружением, а пушки б были не тяжелы и не велики»[341]. Но Густаву-Адольфу не терпелось, и в это время от него уже ехал к Михаилу Федоровичу другой гонец, поручение которого встретивший его в пути Лесли изложил в письме: Густав-Адольф хочет сам послать царю «пушек, которые деланы легки по тому образцу, что господин Юлис Коет на Москве слил». Лесли объясняет военно-тактические преимущества легких пушек и просит царя решить этот вопрос, учитывая, что Густав-Адольф уже «в нынешнюю войну с теми легкими пушками промысл победу учинил и с тем про-мышлением в дальнее место доехал, да и вперед еще ходити чаем»[342].
Московское правительство шло навстречу этим желаниям и советам Густав а-Адольфа, отнюдь, однако, не теряя политической дистанции[343]. Оно широко предоставило командные посты в русской армии направляемым из шведской армии иностранным офицерам. Оно поручило вскоре своим послам Племянникову и Аристову закупить за границей большую партию мушкетов, карабинов, пистолетов, шпаг, шлемов и пр. — именно тех образцов, которые на вооружении в шведской армии[344]. Проект Лесли был принят почти дословно в том виде, как он его изложил: самому Лесли и было поручено ехать обратно за границу и нанять «как можно спешнее и лучше» на царскую службу три (в дальнейшем четыре) полка опытных ландскнехтов с должным штатом командиров на тех же условиях оплаты и службы, которые были приняты в остальной Европе[345]. Лесли, выехавший в феврале 1631 г. вместе с русскими послами Племянниковым и Аристовым, получил, кроме денежной наличности для найма и закупок, также на 110 тыс. ефимков «грамоток» (векселей) к амстердамским коммерсантам от находившихся в Москве иноземных купцов[346]. Очень характерно, что и в наказе, данном Лесли, и в царском послании к Густаву-Адольфу выражено желание московского правительства, чтобы оружие было закуплено по возможности непосредственно из шведской казны, а солдаты наняты предпочтительно из числа тех «охочих людей добрых», «которые ныне у его королевского величества служат по найму», и чтобы Густав-Адольф отпустил также «полковников, капитанов, поручиков и иных начальных людей, которые ныне служат в шведской армии, но захотят ехать служить в Московское государство»[347]. Эту просьбу Густав-Адольф, разумеется, полностью не смог удовлетворить в ущерб своей армии, но важно, что даже мысль такого рода не возникла бы, если бы в Москве не были уверены, что Густав-Адольф видит в русско-польской войне часть собственной военной задачи.
Обеспечивая себе всеми этими средствами известное влияние в русской армии, Густав-Адольф тем не менее понимал, что все же не от военных кругов, а от русского правительства будет зависеть в конце концов начало войны Московского государства с Речью Посполитой. По-прежнему бездействуя поневоле на своем померанском плацдарме, он не переставал обдумывать то тот, то другой способ подтолкнуть медлительный ход событий на востоке.
Решение этой дипломатической проблемы было найдено им только в конце октября — начале ноября 1630 г. Вернее, решение привез ему в эти. дни один из самых своеобразных и интересных деятелей европейской дипломатии того времени — француз Жак Руссель[348], проехавший в качестве венгерского (собственно — трансильванского) посла через Константинополь, Москву, Швецию и привезший Густаву-Адольфу в Померанию письма от Бетлена Габора (уже к тому времени умершего), турецкого султана, крымского хана и московского царя[349]. Руссель, хотя безусловно не лишенный черт авантюриста, внушил Густаву-Адольфу, как и ряду других крупных деятелей, большое уважение своим умом и политическими идеями. Вместе они и разработали проект, по словам Анлунда, «поразивший весь мир»[350]: заявить претензию Густава-Адольфа на польский престол, который вот-вот должен был освободиться ввиду дряхлости Сигизмунда III.
Из последующих писем Русселя к Михаилу Федоровичу и патриарху Филарету Никитичу видно, что этот проект Руссель уже ранее обсудил и выработал с ними во время своих тайных бесед в Москве[351], хотя прислан-то был изложить перед ними план приобретения польской короны Бетленом Габором[352] (во время пребывания Русселя в Москве стало известно о смерти Бетлена Габора)[353]. Проект посадить на польский престол Густава-Адольфа был, как видно, составной частью того «великого замысла», обсуждавшегося в палатах Филарета Никитича в июне 1630 г., на который Руссель часто намекает в письмах. Но и Густав-Адольф со своей стороны был тоже подготовлен к этому шагу. Ему было известно от посла Страссбурга, вернувшегося е отчетом в Швецию в начале 1630 г., что перед смертью Бетлен Габор писал польским магнатам, горячо рекомендуя Густава-Адольфа на польский престол. Канцлер Оксеншерна был еще сторонником выдвижения кандидатуры Густава-Адольфа и теперь вместе со Страссбургом держал курс на всемерное разжигание религиозной борьбы внутри Польши. Густав-Адольф имел тайные сношения (через рижского бургграфа Ульриха) с вождем литовских протестантов — князем Криштофом Радзивиллом[354].
342
ЦГАДА, Дела шведские, 1630 г., стб. 10, лл. 168–169; ср. 1631 г. стб. 2: приезд шведского гонца Иоганна фон Стенберга, которому пушечный мастер Коет приходился зятем. Коет, кроме передачи этого предложения о пушках, должен был осуществить своего рода ревизию деятельности Елисея Ульянова и Демулина по закупке и отправке русского зерна «на шведского короля».
343
Ср., например, решительный отпор, данный в 1630 г. шведским попыткам дипломатического панибратства: выписка на основании договоров, что московские цари «братством [т. е. «братом»] к шведскому королю никогда не писывали и не пишут» (ЦГАДА, Дела шведские, 1630 г., стб. 11, л. 5).
344
ЦГАДА, Дела шведские, 1631 г., стб. 4. О доставке разнообразного закупленного оружия в декабре 1631 — январе 1633 г. см в стб. И за 1631 г.
345
Е. Сташевский ошибочно противопоставляет плану шотландца Лесли план голштинца фон Дама, поданный 18 января и принятый в конце февраля 1631 г. (
346
ЦГАДА, Дела шведские, 1630 г., стб. 10; 1631 г., стб. 3; ср. Собрание государственных грамот и договоров, т. III, № 81–88; Е. Сташевский (Смоленская война, с. 71–83, 88–108) подробно анализирует историю найма, состав, транспортировку в Москву, организацию этих иноземных полков. Они начали прибывать только с конца 1631 г. Необходимо отметить, что Сташевский развивает совершенно ошибочную концепцию, будто наем иностранных полков, задуманный Лесли, дал плохие результаты из-за отказа Густава-Адольфа (а также датского короля) разрешить вербовку войск в своих землях. Московское правительство, полагает Сташевский, зная о деморализованности и негодности немецких ландскнехтов, сознательно не указало в наказе Лесли Германию, а предписало ему, если не удастся нанять всех солдат в Швеции, ехать для вербовки дальше — в Данию, Голландию и Англию; между тем обстоятельства принудили его вопреки инструкции нанять основную часть ландскнехтов именно в немецких землях. На самом деле Лесли в своем проекте рекомендовал писать к Густаву-Адольфу, «чтоб он, для дружелюбства, в своем королевстве и в [тех] немецких землях, которые ныне за ним, позволил царскому величеству людей нанимать», и именно эта формула воспроизведена в царской грамоте к Густаву-Адольфу, посланной с Лесли: царь просит «для нашей царской дружбы и любви позволить в своем королевстве и в немецких землях, которые ныне за вами, ратных людей полковнику Александру Лесли нанимать» (ЦГАДА, Дела шведские, 1630 г., стб. 9, л. 139; стб. 10, л. 2). Таким образом, вся концепция Сташевского построена на недоразумении. Густав-Адольф отнюдь не отказал Лесли, а, напротив, помог осуществить именно то, что он сам через Лесли и посоветовал московскому правительству: использовать для усиления московской армии те рынки ландскнехтских рук в Германии, которые оказались под властью Швеции.
348
В статье «Московское государство и вступление Швеции в Тридцатилетнюю войну» («Исторический журнал», 1945, кн. 3, с. 20) мы ошибочно называли Русселя шведом. Биографические сведения о Русселе удалось найти у французских мемуаристов. Жак Руссель, сын шалонского буржуа, брат известного кальвинистского проповедника, — типичный человек эпохи позднего Возрождения, светски образованный, жизнедеятельный, — и одновременно — фанатичный приверженец кальвинистского протестантизма. Он — единомышленник и доверенное лицо вождя французских гугенотов герцога Рогана. Руссель, соединивший своей деятельностью Францию, Польшу, Савойю, Мантую, Венецию, Трансильванию, Турцию, Московское государство, Швецию, Германию, Голландию, завоевавший широкое доверие Бетлена Габора, Густава-Адольфа, Филарета Никитича, сыграл в 20-х — начале 30-х годов немалую роль в практическом осуществлении политической задачи огромного значения — в сколачивании антигабсбургской коалиции, а также в попытках воплотить в жизнь план объединения всех христианских некатолических церквей, разрабатывавшийся в это время в антикатолических церковных и политических кругах. Несколько раз посещает он далекую Московию — в качестве посла Бетлепа Габора, как уполномоченный Густава-Адольфа и, наконец, последний раз в 1633 г. — в качестве полномочного посла голландских Генеральных штатов. На этом последнем этапе Руссель делает главный упор на торговом аспекте деятельности. Он настойчиво и терпеливо добивается осуществления великого замысла открыть европейским купцам путь через Россию (по Волге и Каспийскому морю) к персидскому рынку. Кальвинистская набожность слилась в нем — совершенно в духе века — с гигантской корыстью. Он необычайно разбогател. В 1636 г. Руссель оказывается в Константинополе. Там, во время какой-то эпидемии, его настигла смерть; ему было не более 40 лет. Жаку Русселю посвящен специальный параграф («В масштабе индивидуальной жизни») заключительной части нашего исследования «Франция, Английская революция и европейская политика в середине XVII в.» (М., 1970, с. 339–354).
349
351
В своем первом сообщении о переговорах с Густавом-Адольфом (от 29 января 1631 г.) он пишет: «И сверх того я говорил один на один с королевским величеством о том добром деле от вашего царского величества и договорился с ним тайно по вашему произволению и желанию вашему. И только за тем стало, что надлежит наводить и соединачить [организовать] изволение [волю] панов-рады на доброхотение к пре-вельможнейшему Густаву-Адольфу, королю, так же как они желали и хотели покойника блаженной памяти короля Габора, еже волею божиего преставился, тогда как он со своим войском шел в Польшу на исходе 1629 года» (ЦГАДА, Дела шведские, 1630 г., стб. 3, л. 2).
352
Бетлен Габор, судя по речи его послов в Москве, рассчитывал на три фактора: 1) военную силу свою и своих союзников; 2) доброжелательное отношение сейма [«панов-рады»] к нему и к идее польско-венгерской унии; 3) рокош, который, по его предположению, со ссылкой на исторические прецеденты, поднимут против своего короля поляки, если он начнет не одобряемую ими войну (ЦГАДА, Дела венгерские, 1630 г., стб. 1, лл. 162–163).
353
Еще будучи при дворе Бетлена Габора, Руссель выступал как горячий поклонник Густава-Адольфа, определенно ориентировался на него и заключил тайный договор с его послом Страссбургом. Последний снабдил Русселя не только рекомендательными письмами к Густаву-Адольфу, но и полномочиями действовать в Турции и России в интересах Густава-Адольфа и от его имени (