В самом деле, все поведение Густава-Адольфа в Германии в течение этого года выступит в новом свете, когда мы сопоставим его с постепенным поступлением сведений из Москвы. Густав-Адольф не все время остается в бездействии, ограничиваясь маневрированием и стычками, — несколько раз он как будто бросается на врага, вдохновение боя овладевает им, но осторожность берет верх, и он снова осаживает, как боевого коня, свою лучшую в Европе армию. Так, в январе 1631 г. он ринулся в Мекленбург, разбил у Грейфенхагена и Гарца два отряда императорской армии и остановился; в апреле 1631 г. обрушился на Франкфурт, перешел через Одер и снова замер; в начале июня осадил Берлин, принудил курфюрста Георга-Вильгельма к союзу, но не воспользовался открывшимся проходом на запад; в конце июня — начале июля бросился на Тилли, нанес его армии несколько жестоких ударов, а потом сам же дал ему уйти. И только 17 (7) сентября 1631 г. Густав-Адольф пошел прямо на основные силы Тилли под Лейпцигом, буквально стер их с лица земли и, уже не останавливаясь, начал свой головокружительный марш по Германии. Каждому из этих военных порывов Густава-Адольфа предшествовало получение одного из основных московских известий. Не служило ли психологически каждое сообщение из Москвы электрическим зарядом, побуждавшим Густава-Адольфа к действию? Разумеется, для объяснения его поведения в Померании следует учитывать всю сумму факторов и всю международную обстановку, в частности сложную политическую ситуацию в Германии[418]. Свести все к одному польскому фактору — значило бы впасть в односторонность. Но для исправления обратной односторонности исследователь вправе и даже обязан уделить преимущественное внимание именно этому игнорировавшемуся прежде фактору и проверить, в какой мере с его помощью можно объяснить действия Густава-Адольфа, поскольку за каждым из них следует вскоре какое-либо из перечисленных военных событий, а каждому из этих военных порывов Густава-Адольфа предшествует получение одного из указанных московских известий. Попробуем уточнить и проверить эту гипотезу.
Выше мы отметили, что в начале 1631 г. Иоганн Мёллер первым привез Густаву-Адольфу прямо из Москвы и непосредственно от русского правительства известие о военных намерениях и приготовлениях Московского государства. После нескольких месяцев томления в Померании это известие, прояснившее международные горизонты, не могло не воодушевить Густава-Адольфа. Оно, естественно, вдохновило его на наступление в Мекленбурге. Но оно было все же недостаточно для генеральной кампании в Германии, хотя бы уже по одному тому, что не носило характера официального письменного уведомления; к тому же оно не полностью отвечало новому плану русско-шведского сотрудничества, разработанному в ноябре с Русселем. Густав-Адольф, как мы видели, три недели инструктировал Мёллера в духе этого нового плана и отправил его обратно в Россию.
В феврале русские послы Племянников и Аристов вместе с Александром Лесли прибыли в Стокгольм. Хотя из-за климатических условий их не могли с должной пышностью перевезти морем в Германию до мая[419], запрос о пропуске послов и объяснение задач посольства были тотчас отправлены шведским правительством к Густаву-Адольфу. Он получил это сообщение не позже 20-х чисел марта. И вот уже в конце марта он устремляется на Кольберг, а 13(3) апреля берет Франкфурт-на-Одере. Но, разумеется, с его стороны было бы безумием развертывать дальше наступление до непосредственных переговоров с русскими послами. И он возвращается к томительному ожиданию и на всякий случай — к дипломатничанию с бранденбургским курфюрстом[420].
Этот последний, видя, что Густав-Адольф не наступает и не угрожает, и полагая, что это — симптом слабости, предъявил Густаву-Адольфу в начале мая по подстрекательству Саксонии высокомерное требование — немедленно очистить занятую шведами бранденбургскую крепость Шпандау. Спор продолжался месяц, и 7 июня Густав-Адольф пережил один из неприятнейших дней: он вынужден был уступить и вывел из Шпандау шведский гарнизон. Дальше произошло нечто необычное, чего до сих пор не могут толком объяснить военные историки. Через два дня Густав-Адольф появился с армией под стенами Берлина, навел на дворец курфюрста артиллерию, объявил недействительными все прежние соглашения и заставил обезумевшего от страха Георга-Вильгельма подписать 11 июня договор о предоставлении своих крепостей и военных субсидий шведам на все время войны[421]. Думают, что Густава-Адольфа вывело из себя известие о разгроме Магдебурга. А дело объясняется проще: 1 июня в Штеттин к королевскому двору прибыли наконец русские послы. Сначала они думали ехать дальше «в полки» к королю, потом им было предложено подождать его скорого прибытия, а гонец с извещением о посольстве выехал навстречу королю. Он, по-видимому, встретил Густава-Адольфа сразу после эвакуации Шпандау. Не медля ни минуты, Густав-Адольф изменил все свои намерения и повернул войско на Берлин, а гонца отправил обратно в Штеттин с извинением, что он «для великих дел» воротился к своему войску, а в Штеттин ко двору приедет несколько позже, чем предполагалось[422].
418
См.
419
Ср. протоколы Государственного совета от 11 февраля, 26 марта, 16 апреля, 5 и 7 мая 1631 г. (Svenska riksradets protokoll, d. II, s. 58, 72–73, 79, 84, 86).
420
Наиболее подробный обзор военных действий и дипломатии Густава-Адольфа за этот период дан в кн.:
422
См. перевод «вестей» из немецкой газеты от 19 июня 1631 г. (ЦГАДА, Дела шведские 1631 г., стб. 8, л. 148). Ср. там же, стб. 4, лл. 172–193— статейный список посольства.