Как бы по своей инициативе, но, бесспорно, следуя инструкции, Мёллер высказал пожелание, чтобы царь и патриарх по случаю такой удачи своего союзника и друга приказали произвести в Москве «стрельбу», т. е. салют (прежде, кажется, не практиковавшийся в России). Интересно, что Мёллер мотивировал этот совет не только тем, что так же поступили (?) все друзья Густава-Адольфа и враги «папежан», но и чисто политическим аргументом, относящимся все к той же польской проблеме. Этот салют, сказал он, нужен, «чтоб недруг, король польский, то слышав, гораздо ужаснулся, а их бы государская дружба явной была»[452]. Иными словами, уходя на запад, Густав-Адольф хотел, чтобы Москва еще одним публичным актом продемонстрировала свой союз с ним и вместе с тем военную угрозу Польше, — раз уж не было военных действий.
Московское правительство не только пошло навстречу, но, подхватив инициативу, отпраздновало Брейтенфельдскую победу, как подлинное торжество своей собственной политики.
В стокгольмском Государственном архиве хранится несколько присланных из Москвы описаний этого внушительного празднества. В письме Генриха фон Дама и Тобиаса Унзинга на имя Густава-Адольфа от 6 ноября 1631 г. сообщается, что, узнав о победе, царь, патриарх и их советники «не только были тем очень довольны и обрадованы, но 2 ноября его ц. в. был на поле перед городом с несколькими тысячами человек и приказал произвести из 100 штук оружия внутри и вне города радостную стрельбу и салют, дабы показать, что он сердечно тому рад». Более подробный отчет, предназначенный для публики, носит заголовок: «Достоверный отчет, какой триумф учинил великий князь Московский в городе и перед ним, к особой чести шведов, по поводу победы, одержанной его королевским величеством при Лейпциге. Москва, 14 ноября 1631 г.» Это — подробное описание салюта и военного парада в Москве, а также церковного благовеста и молебнов, наконец, народного гулянья, в котором участвовало 60 тыс. человек[453]. Мёллер со своей стороны доносил Густаву-Адольфу о торжествах, салюте и параде, каких, «ни один человек в этой стране не упомнит». Царь «велел служить в церквах благодарственные молебны; затем он велел своим войскам собраться в несколько отрядов перед Москвою, выстроиться и палить из больших пушек и мушкетов в честь победы, одержанной шведским королем над его врагами. Никогда, — прибавляет Мёллер, — в Москве не праздновали так торжественно чьей-либо победы»[454].
Разумеется, таким ликованием московское правительство хотело отметить не чужую победу, но свою собственную. Патриарх Филарет Никитич и его окружение рассматривали успешные действия шведского короля против германского императора как прямой успех русской политики, как осуществление тщательно выношенного в Москве плана. Победа Густава-Адольфа должна была явиться первым, но, пожалуй, решающим шагом на пути к отвоеванию западнорусских, украинских и белорусских земель у Речи Посполитой. Казалось, ключ к решению этой огромной политической задачи был уже в руках. Было отчего ликовать.
В то же время это было демонстрацией по отношению к полякам. Она произвела должное впечатление. Московский салют вызвал большое беспокойство в Речи Посполитой к величайшему удовольствию шведов. Наблюдавший за польскими делами из Риги и Дерпта шведский губернатор Иоганн Шютте сообщал об этом в ряде писем — пфальцграфу Иоганну-Казимиру от 9 декабря, Жаку Русселю от 16 декабря 1631 г. и др.[455]
453
Акты и письма к истории балтийского вопроса В XVI–XVII столетних, вып. II. СПб., 1893, № 54, с. 129–130.