В декабре 1629 г. бюргерская оппозиция завершила переворот в Магдебурге при помощи прибывших делегаций от «новой конфедерации» — Любека, Гамбурга, Бремена, Брауншвейга и Гильдесгейма.
Благодаря разрыву блока патрициата с плебейством старый совет был сравнительно легко смещен и заменен новым, представлявшим бюргерскую партию. Оставалось очистить всю территорию епископства от имперцев и тогда выступить совместно с другими городами. Таким образом, к моменту вступления Густава-Адольфа на почву Германии в июне 1630 г., говорив Дройзен, «положение вещей в Магдебурге подошло вплотную к революционному взрыву[626]. Густав-Адольф поспешил прислать в Магдебург своего уполномоченного Штальмана, который не только оформил союз Швеции с Магдебургом и восстановил в правах смещенного Реституционным эдиктом протестантского администратора Христиана-Вильгельма, но и организовал совместно с ним 2 августа 1630 г. своеобразное массовое выступление для освобождения окрестной территории. «Пестрая толпа», руководимая, по терминологии Дройзена, «городской чернью»[627], вышла из Магдебурга хватать и изгонять имперцев из соседних городков, монастырей и деревень. Крестьянство, притесняемое имперцами, выступило навстречу. Для характеристики социальной базы этого движения важен изданный вскоре администратором как государем территории патент: он прямо призывал горожан и крестьян к дальнейшему сплочению и дисциплине, а к дворянам, напротив, обращался крайне сурово, предписывая им прислать в Магдебург положенное число лошадей и военных слуг.
Однако закрепить все это не было возможности: чтобы всерьез вытеснить имперцев из области, требовались войска. Надо было продержаться до приближения шведов. Пока что Густав-Адольф прислал в Магдебург одного из своих выдающихся военных помощников, Фалькенберга. Военный план Густава-Адольфа состоял тогда именно в том, чтобы использовать Магдебург, по его собственным словам, как «форпост и основу всей экспедиции». Как только шведские войска подойдут к Магдебургу, в свою очередь поднимутся Гамбург и Любек, а за ними и вся Германия. Устная инструкция, данная Густавом-Адольфом Фалькенбергу, но тотчас письменно сообщенная канцлеру Оксеншерне (17 августа 1630 г.), ставила задачу «воодушевить администратора и город; сформировать несколько полков… обеспечить город» за шведами и, «таким образом, подготовить диверсию… с помощью которой можно будет овладеть Эльбой… (эта диверсия) вдохновит недовольных (den Malkontenten Luft gebe) и поддержит их в том, чтобы отказывать имперцам во всяких платежах… одним словом (in Summa), зажечь факел, от которого по Германии распространился бы огонь всеобщего восстания»[628].
Может быть, Густав-Адольф, говоря о всех недовольных (Malkontenten) в Германии, о всеобщем восстании, имел в виду преимущественно протестантских князей и, максимум, бюргерскую оппозицию больших городов — так, по крайней мере, интерпретируют его историки. Но в том-то и дело, что в тот момент — при слабости бюргерской оппозиции — обратиться к «недовольным» значило, независимо от субъективных намерений, волей-неволей оказаться лицом к лицу с народными массами, с крестьянским и плебейским движением, с «возмущением низов». Что бы ни имел в виду Густав-Адольф, надеясь, когда он начинал свой поход, «зажечь факел» всеобщего восстания в Германии, он в действительности дал сигнал именно движению низов, углублению классовой борьбы.
В Магдебурге, окруженном имперскими войсками Тилли и Паппенхейма, классовый антагонизм в ожидании прихода шведской армии обнажился до крайности. По мнению Виттиха, шведы своими «слишком широкими освободительными обещаниями» способствовали экзальтации народной толпы, которую возглавили «демагоги», «фанатичные религиозные проповедники», а также отдельные наиболее «отчаянные» представители бюргерства. Среди последних мы видим, например, одного купца, у которого были тайно запасены склады пороха и оружия для восстания, одного разорившегося пивовара, ставшего аптекарем, «неспокойного человека», агитировавшего, что «лучше не оставить камня на камне, чем подчиниться императору»[629].
Если старый совет Магдебурга был поголовно склонен к переговорам с имперцами, то и в новом свете значительная часть избранных бюргеров склонялась понемногу к этой линии. Но голос этих «благоразумных» был заглушен голосами радикального меньшинства, вернее, голосом низов, помогавших свергнуть старый совет и теперь уверенных в скором пришествии освободителей-шведов. Виттих так пишет об этом периоде: «Правление принадлежало не совету, как таковому. Вместе с коллегией совета или помимо нее решающим словом во всех делах обладали отдельные решительные люди, поскольку они обращались непосредственно к «простому человеку», оказывали на него сильное пропагандистское воздействие и искали в нем свою опору: это были вожаки собственно шведской партии, во главе которой надо всеми возвышался Фалькенберг, шведский комендант Магдебурга, а вместе с ним остальные шведские чиновники и офицеры, затем наиболее решительные члены самого нового совета, некоторые фанатически настроенные лютеранские проповедники и некоторые частью непосредственно принадлежавшие к низшим классам, частью опустившиеся до их положения, обанкротившиеся вожаки из числа городского населения. Весьма понятно, и это имело роковое значение, что в условиях социально-политического брожения в Магдебурге из гущи народа поднялись те или иные смутьяны (ведь уже старый совет задолго до своего смещения жаловался на «превалирование черни» в Магдебурге), пытавшиеся, подле Фалькенберга и в определенном противоречии с правящими магистратами, установить охлократию (правление черни. — Б. П.) и политически парализовавшие своим терроризмом элементы более благородные, имевшие по крайней мере больше прав на руководство делами в силу своей образованности и своих имуществ… Образ мыслей, согласно которому «Магдебург должен быть скорее разрушен, чем отдан в руки императора», несомненно, характерен для всей этой категории»[630].