Чтобы несколько возместить неблагоприятное впечатление, которое произвел в германских правящих кругах его союз с ландграфом Гессенским. Густав-Адольф, имея уже насильственно заключенный союз с курфюрстом Бранденбургским, поспешил вернуть Мекленбург изгнанному мекленбургскому герцогу и добиться союза с курфюрстом Саксонским[643]. С таким политическим балансом он отважился наконец на решительную битву с имперской армией Тилли.
О Брейтенфельдской битве немецкими и шведскими историками и военными специалистами написано очень много. Вычерчены детальнейшие планы сражения. Установлено местоположение не только каждого полка, но чуть ли не каждого солдата[644]. И все-таки вся эта генштабистская ученость рассыпается как карточный домик при сверке с источниками. Достаточно заглянуть в нехитрый рассказ «Шведского солдата», чтобы обнаружить совсем упущенную сторону вопроса.
Среди населения Саксонии, сообщает он, перед Брейтенфельдской битвой были распространены слухи о появившихся приметах, сулящих страшное кровопролитие для врагов христианской церкви — вода в саксонских реках окрасилась в кроваво-красный цвет[645]. Это значит, что шла агитация за резню имперцев-католиков. Действительно, сражение с солдатами Тилли началось в Саксонии за несколько дней до Брейтенфельдской битвы — пожарами было охвачено 200 деревень[646] (разумеется, в отместку за активные действия крестьян). Иными словами, опять-таки уже возникший де-факто союз против общего врага между движением саксонских крестьян и шведской армией вынудил и курфюрста Иоганна-Георга присоединиться со страху к этому союзу. Кончилась Брейтенфельдская битва тоже не так, как изображают военные историки. Густав-Адольф направил вое свои резервы преследовать бегущего неприятеля, пишет «Шведский солдат», — «а саксонский курфюрст тоже приказал бить в набат по всей стране, чтобы имперцев хватали или убивали, — в чем крестьяне повиновались ему с верностью, и не понадобилось много приказаний, чтобы возбудить в них к тому охоту; это значительно увеличило число убитых, так что не только поле битвы было усеяно ими, но покрыты были и все дороги на двенадцать лье вокруг»[647].
Этот текст легко поддается исторической критике: известно, что курфюрст Саксонский, не дождавшись конца Брейтенфельдской битвы, бежал с испуга в Эйленбург; следовательно, он не мог дать приказа о преследовании неприятеля. Этот «приказ» явно выдуман повествователем, чтобы несколько прикрыть то, что стихийно произошло в действительности, — набат звонил по всей стране, крестьяне поднялись и преследовали имперцев. На поле битвы, пишет через несколько страниц «Шведский солдат», — «Тилли оставил 8 тыс. своих людей, не считая множества тех, которые были перебиты при бегстве сельским людом». А Паппенхейм через несколько дней после битвы говорил, что при бегстве погибло 18 тыс. человек[648]. Даже если какая-то часть из них была уничтожена преследовавшей их шведской кавалерией, то все же, несомненно, следует, что в «мужицкой резне» после битвы уничтожено было больше имперцев, чем в самой битве. Впрочем, в свете этих данных становится сомнительным и обычное представление о характере сражения. Ведь Брейтенфельдская битва особенно прославлена тем, что шведы потеряли в ней всего 700 человек убитыми. Но, может быть, эта колоссальная разница объясняется не столько качественным превосходством шведской армии (которое в дальнейшем никогда не проявлялось с подобным коэффициентом), сколько участием и в самой битве нерегулярных крестьянских сил?
Так или иначе, Брейтенфельдское сражение, признаваемое самой значительной битвой Тридцатилетней войны, имеет, как видим, сторону, совершенно игнорируемую историками.
Густав-Адольф считал, что это сражение, которое он так долго оттягивал, решает исход всей войны. В речи к войску перед сражением он сказал, «что прошел двести лье по стране для того, чтобы увидеть этот день… Что несколько часов решают спор многих лет». После победы дальнейшая перспектива представлялась Густаву-Адольфу лишь доделкой, всего лишь преследованием бегущего разбитого Тилли, «этого старого капрала, — хоть до края света»[649]. Историков издавна интересует вопрос, зачем вообще Густав-Адольф продолжал войну после Брейтенфельда, ибо основных целей Швеции он уже достиг: все территории Северо-Восточной Германии, прилегающие к Балтике, были завоеваны или поставлены под шведский контроль, императорский флаг был выброшен с Балтийского моря, никакая католическая армия не грозила шведским завоеваниям[650]. И действительно, все дальнейшее уже не может трактоваться под углом зрения истории Швеции — политика шведской дворянско-купеческой олигархии, политика в духе канцлера Акселя Оксеншерны была исчерпана. Логика германской истории, борьбы классов Германии — вот что влекло дальше Густава-Адольфа.
644
Сводку этих материалов см. в издании шведского генерального штаба: Sveriges krig 1611–1632, bd. IV. Stockholm, 1937, s. 428–523. См. также шведскую работу: