Расправы не смогли сломить волю чешского народа. В 1628 г. кривая крестьянской борьбы в Чехии идет еще выше. Огромное восстание пылает в Градецкой области, где в поместьях Опочно и Трчковско восстало около 4 тыс. крестьян; они громят имения и замки, захватывают город Нове Место. Опоченские крестьяне пытались действовать совместно с крестьянами Моравии и Силезии[669]. Восстание было подавлено специально присланными войсками. 500 крестьян пало в сражении, захваченным в плен отрезали в Праге носы, ставили на спинах клейма.
В следующем, 1629 г. движение начали жители бурга Ровенско, когда один иезуит для) их обращения вызвал солдат. Поднятые набатом окрестные крестьяне заставили войска отступить, а иезуита (растерзали. Восставшие, число которых быстро возрастало, двинулись на Турнов, они внушали такой ужас, что сам Валленштейн бежал в Прагу. Не сумев осилить городских стен, восставшие все же не хотели слышать угроз и отказывались отступить. «Мы не бросим того, что начали, — говорили они. — Мы воюем за свободу». В конце концов они были разгромлены в бою, многие погибли, вожаки были колесованы[670].
В следующем, 1630 г. крестьянская партизанская война в Чехии носила уже перманентный характер, в частности в горах Исполиновых и Рудных. Восстания продолжались весь год — не только в горах, по и в других местах[671].
Все эти факты, к сожалению далеко не полные, свидетельствуют о неуклонном нарастании революционного подъема в Чехии. Они дают возможность представить себе состояние масс Чехии в тот момент, когда саксонская армия вступила в нее. Тысячи крестьян скрывались в лесах, другие боролись с оружием в руках. Борьба шла и в городах. В одной Праге, в склепах Белой башни, скрывались многие сотни проповедников, обвиняемых в подстрекательстве народа против императора и церкви. «При всяком движении по ту сторону границы, — говорит Дени, — радостный трепет поднимал души, а правители боялись восстания»[672]. При появлении на политическом горизонте Густава-Адольфа все угнетенные приветствовали в нем долгожданного, посланного самим богом освободителя и мстителя. Сам Густав-Адольф, едва лишь высадившись в Германии, дал указания связаться с «верными богемцами». Он тогда еще не понимал, к кому он взывает. Если бы он сам со своей армией двинулся в Чехию, он не только не встретил бы силы, которая могла бы ему сопротивляться, — ему почти и не пришлось бы вести военных действий. «Чтобы объединить, — восклицает Дени, — в единодушном порыве к спасению этот народ, совесть которого была оскорблена, сердце растоптано, интересы ущемлены, по-видимому, достаточно было бы поднять знамя Гуса и Жижки»[673].
Но в том-то и дело, что ни саксонский курфюрст и его главнокомандующий Арним, ни находившиеся при их штаб-квартире чешские аристократы Турн, Бубна, Кинский, Тртчка и др., ни более широкие круги протестантской дворянско-буржуазной эмиграции, сконцентрировавшие у границ Чехии несколько своих добровольческих полков, ни в коем случае не собирались поднимать знамя Гуса и Жижки — знамя народной антифеодальной войны. Нет, они жаждали потушить разгоравшееся пламя этой войны. Курфюрст Саксонский и Арним, по мнению Дени, решились отправить свою армию в Чехию в качестве «консервативной меры» — как лучшее средство сохранить чисто политический характер войны и не дать ей приобрести социально-революционный характер[674]. Достаточно было двух месяцев, чтобы это стало очевидным.
Можно с уверенностью утверждать, что вступление шведско-саксонской армии в Чехию послужило сигналом к настоящему народно-освободительному восстанию. Как много говорят, например, несколько слов, оброненных об этом «Шведским солдатом»: «… к тому же крестьяне Богемии, видя, что саксонцы их поддерживают, восстали в разных местах против людей императора, притеснявших и мучивших их так долго. Все те, кого им удавалось поймать, расплатились и за себя и за своих сотоварищей…»[675]. В 1631 г. значительные выступления крестьян происходили в жатецкой, сланской, литомержицкой, градецкой областях, где были разрушены многие замки и крепости новых помещиков и католические монастыри[676].
В городах навстречу освободителям тоже поднимались восстания. Город Эгер (Хеб) был, например, взят саксонцами благодаря восстанию горожан, выломавших ворота и впустивших осаждавшую саксонскую армию[677]. Характерны события, разыгравшиеся в Праге, когда в ноябре 1631 г. саксонская армия подошла к ее стенам. Находившиеся в Праге Валленштейн, Мартиниц, Гаррах, командовавший военными силами в Чехии Марадас, глава чешской католической знати Михна и другие лидеры имперско-католической партии в Чехии приготовились к обороне, расставили свои войска, дали горожанам оружие, впервые после 1620 г. Жителей запугивали страшными бесчинствами саксонцев и угрожали наказаниями за трусость при обороне. «Но, — говорит «Шведский солдат», — всего этого было недостаточно, чтобы заставить пражцев влезть в хомут, — руководила ли ими боязнь перед силой противника, или невыносимость ига, под которым они находились несколько лет, или, может быть, надежда на благоприятные для них нововведения. Во всяком случае, они противопоставили всем этим доводам имперских офицеров ссылки на свою слабость и слабую укрепленность города» и т. п. отговорки, словом отказались оборонять Прагу. Сложившаяся внутри городских стен атмосфера принудила Валленштейна и других вождей срочно ретироваться из Праги со своими войсками и канцеляриями. Жители Праги, говорит с неодобрением «Шведский солдат», — «оставшись без главы и без узды», предъявили саксонскому командованию требования дать гарантию, что никакие солдатские бесчинства не будут допущены, и впустили в город только малую часть войск, — остальные войска командованию пришлось направить в Будейовице и Пльзень. Ровно через 11 лет после своего падения Прага была освобождена. Старый граф Турн, лидер чешского дворянского антигабсбургского движения 1618–1620 гг., прибывший с курфюрстом Саксонским, водворился в своем дворце, захваченном графом Михной. Но жители Праги, по-видимому, воспринимали свое освобождение не просто как реставрацию старых, довоенных порядков. Недаром в приведенных словах «Шведского солдата» говорится о воодушевлявшей их «надежде на, благоприятные для них нововведения». В городе разыгрывались какие-то социальные движения, о которых наш источник упоминает лишь глухо: «В связи с этим новым переворотом среди населения Праги, находившегося еще под влиянием жестокого обращения, которое оно претерпевало в последние годы, имели место ропот и волнения. Толпа дурного люда намеревалась наброситься, на монастыри в целях грабежа» (впрочем, успокаивает автор французских читателей, отнюдь не по религиозным побуждениям), но саксонцы сумели «привести их к порядку»[678].