Мотивировалось это всякий раз этическими соображениями — нерушимостью данного слова. Поэтому якобы и Густав-Адольф ни в коем случае не шел на нарушение Альтмаркского перемирия. «Это мы должны делать по отношению как к друзьям, так и к врагам»[753]. Но вся история дипломатии свидетельствует, что такие препятствия при надобности преодолевались либо без всяких предлогов, либо, чаще, путем возложения вины на противную сторону. Русские послы, как видим, подсказывали вполне приличный предлог. Но формальная помеха войне на этот раз обрела прочность гранита. Шведское правительство укрылось за полной и абсолютной невозможностью нарушить перемирие и, тем самым, необходимостью отложить решение на два года.
Историк широкого профиля никогда не скажет, что тем самым вся судьба Тридцатилетней войны, судьба Европы на многие годы зависела от этого достаточно случайного факта. Это было не более чем микроскопической гирькой на огромных чашах весов, колебавшихся в равновесии, прежде чем начать куда-нибудь клониться. Не потому сорвался русско-шведский военный союз против Польско-Литовского государства, что шведы остались верны букве перемирия (и исказили букву Столбовского мира), а, напротив, потому, что история уже обрекла русско-шведский союз.
Впрочем, в тот момент шведские государственные мужи искренне верили, что они всего-навсего откладывают союз на два года. Этот мотив звучит во всей шведской документации, в том числе и в дебатах на заседаниях Государственного совета[754]. В какой-то мере даже и «великие послы» поддались мысли о возможности такой двухлетней затяжки. В своем письменном ответе от 16 июля они сформулировали третий и четвертый пункты в таком духе: если сейчас все требования неприемлемы, а царское величество соизволит продолжать польскую войну, пусть шведское правительство направит в Москву посольство для переговоров, как наилучшим образом через два года осуществить шведско-русский союз[755].
Надо при этом помнить, что переговоры шли не об умозрительном проекте, а о союзе, который практически существовал в объективной действительности. Обе стороны это прекрасно понимали, хотя и выпячивали только заслугу своего государства. На заседании шведского Государственного совета и в ответе Пера Банера русским послам от 16 августа говорилось, что трудная война, которую шведская армия ведет в Германии, это — косвенная помощь царю, так как поляки не получают ни малейшей помощи от императора, мало того, еще принуждены дробить свои силы, ибо что ни день опасаются шведского вторжения из Силезии. Кстати, в связи с этим в официальной грамоте от имени Христины говорится, что просимые 5 тыс. солдат лучше всего пока содержать за шведский счет именно в Силезии, дабы Владислав IV испытывал постоянную угрозу вторжения с запада и необходимость раздроблять между противоположными границами свои войска[756]. Русские же послы со своей стороны напоминали, что германский император очень заинтересован в русско-польском примирении. «Если бы царь не начал этой войны, то половина польских ратных людей помогала бы императору, а другая половина пошла бы на Лифляндию»[757]. И обе стороны в этих утверждениях нимало не отходили от истины. Тем самым взаимопомощь объективно действительно существовала, и программа-минимум «Великого посольства» сводилась к тому, чтобы закрепить ее взаимными обязательствами или (линия И. Б. Черкасского) полностью освободиться от нее.
Шведский Государственный совет не мог охватить взглядом действительный ход истории, в том числе и внутреннюю социально-политическую обстановку в России во время Смоленской войны. Он не мог знать, что наличную ситуацию нельзя затягивать на два года. Он всемерно старался не отклонить, а пролонгировать переговоры о союзе. Для этой цели было еще 31 июля решено начать готовить шведское посольство в Россию. «Великое посольство» с тем и покинуло Стокгольм, что-де вслед за ними вскоре в Москву тронется шведское посольство.
753
Svenska Riksarkivet, Stockholm, Muscovitica, № 631; отчет о переговорах с русским посольством 26 июня — 26 августа 1633 г.
755
Svenska Riksarkivet, Stockholm, Muscovitica, № 631; отчет о переговорах с русским посольством 26 июня — 26 августа 1633 г.
756
См. ibidem, а также письмо королевы Христины из Нючёпинга царю от 26 августа 1633 г. и от того же числа патриарху. Ср. Svenska Riksradets protokoll, d. III, s. 295; ЦГАДА, Дела шведские, 1632 г., стб. 6, лл. 391–395.