Б. И. Пушкин, Г. И. Горихвостов и М. В. Неверов изыскивали все дипломатические меры против пролонгации. Они лучше шведов понимали, сколь многое в Москве будет зависеть от того, с чем они вернутся. На последнем этапе они, по-видимому, нарочно стали обострять отношения, дабы вынудить противную сторону к ускорению решений. Заключительные встречи сторон 20, 22 и 24 августа протекали в очень напряженной обстановке и были в значительной степени насыщены чисто дипломатическим фехтованием — спорами о титулах обоих государей, а также о процедуре и о текстах документов. Но шведская сторона не сдвинулась ни на шаг. Она переняла тактику русского посольства и в свою очередь сгущала атмосферу. В том числе были двинуты в ход обвинения против Русселя — в мошенничестве, в похвальбе, «что он один был причиной возникновения русско-польской войны»[758]. Это уже был укол рапирой лично в патриарха Филарета Никитича. 26 августа Б. И. Пушкин, Г. И. Горихвостов и М. В. Неверов были на прощальном приеме в королевском дворце в Нючёпинге. Им вручили ответное письмо от имени королевы касательно тех пунктов, которые были согласованы, и объявили, что для обсуждения остальных вопросов будет отправлено как можно скорее шведское посольство в Москву. Как можно скорее! На самом деле прошло много месяцев.
Между тем неудача «Великого, посольства» имела в Москве самое стремительное продолжение. Как уже упоминалось, 4 сентября, едва прибыв в Нарву, послы отправили в Москву предварительный отчет о своей миссии. Он сохранился в Посольском приказе со странными пробелами там, где излагались привезенные из Стокгольма политические слухи. Возможно, эти места касались Жака Русселя. Этот документ был доставлен в Москву в двадцатых числах сентября. А «Великое посольство» с более полной документацией прибыло в столицу в первых числах октября. Между той и другой датами в Кремле разыгралась драма: утром 1 октября 1633 г. скоропостижно пресеклась жизнь патриарха Филарета Никитича. Существует такой источник по внутренней жизни царского двора XVII в., как «выходные книги» государей. Если бы Филарет Никитич болел долго, этот дневник содержал бы известия о посещениях царем своего отца, как он отмечает все предшествовавшие свидания обоих государей. Отмечены они и в первой декаде сентября. Так, 3 сентября царь и патриарх принимали шведского посла, 8 сентября у Михаила Федоровича был стол, и Филарет Никитич ел у него с немногими боярами. А затем Михаил Федорович посещает отца только в самый день его смерти, утром, после обедни. И тотчас, «в последний час дня», т. е. в 11 часов до полудня, было официально объявлено о смерти. О том, что все произошло (стремительно, говорит текст, цитируемый биографом: «И скорая смерть Филарета Никитича возбудила много непригожих, воровских слов»[759]. Еще более о том же свидетельствует экстренность последовавших политических решений, в том числе немедленное предложение мира Польско-Литовскому государству.
Это не значит, что дворцовый переворот следует объяснить только получением в Москве отчета о «Великом посольстве». Весь август и первая половина сентября отмечены признаками придворной политической борьбы, часть которых упомянута выше. Под осажденным Смоленском русское войско потерпело крупную неудачу 4 сентября. В Москве этого еще не знали 10 сентября, когда на помощь боярину М. Б. Шеину посылали дополнительных даточных людей.
Но вернемся в Стокгольм. Не успело отбыть русское «Великое посольство», как прибыло отправленное 4 августа из Германии тревожное послание канцлера Акселя Оксеншерны, настаивавшего на изменении дипломатического курса. Раньше, например, в феврале 1633 г., Оксеншерна неоднократно писал Государственному совету о необходимости воздержаться от союза с русскими, хотя и побуждая их продолжать войну с Речью Посполитой. Как мы видели, Государственный совет точно выполнил его рекомендации. Но (это были первые месяцы после смерти Густава-Адольфа, когда Оксеншерна еще не овладел его военно-политическим кругозором и руководствовался инерцией своей прежней оппозиции. Лишь постепенно он охватил взглядом все стороны великой войны в сердцевине Европы. И наступил момент, когда тревога охватила его при мысли, что русско-польская война может прерваться. Он заглянул в ту глубину дел, какую видел в силу своего положения Густав-Адольф. И вот Оксеншерна в августе, а еще более категорично в письме от 5 октября извещает Стокгольм, что он переменил свое мнение: ведь поляки в самом деле могут пойти на мир с русскими на любых условиях, дабы освободить себе руки и вернуть из-под власти шведов Пруссию и Лифляндию; поэтому необходимо возобновить переговоры о союзе с Московским государством, чтобы ни в коем случае не прекратилась русско-польская война[760].
758
Svenska Riksarkivet, Stockholm, Muscovitica, № 631; отчеты и протоколы от 20, 22, 24 и 26 августа 1633 г.
759
760
См. Handlingar rorande Skandinaviens bistoria, d. 27. Stockholm, 1847, s. 167;