Ришелье искал союза с Густавом-Адольфом еще с 1625 г., исходя из мысли, что гибельной для Империи была бы только война на два фронта, тиски между двумя армиями. Но тогда этот план сорвался из-за отказа Густава-Адольфа начать войну в Империи, прежде чем он окончит войну с Польско-Литовским государством за Балтийское побережье — за Ливонию и Пруссию. Эта война, давняя, затихшая было в 1622–1624 гг., снова разгорелась в 1625 г. Несмотря на все уговоры, Густав-Адольф оставался непреклонным в своем отказе; в 1626 г. он сообщил английским, голландским и бранденбургским дипломатам, что повернуть оружие против Империи, не окончив войны с Польшей, было бы безумием. Для Ришелье это означало невозможность антигабсбургской политики: силы Дании были исчерпаны, Голландия уже несла бремя войны с Испанией, Англия, раздираемая внутренними противоречиями, от попыток международного умиротворения вскоре перешла к войне с Францией, а затем к состоянию полного внешнеполитического паралича. Ришелье на время отдался прогабсбургской политике отца Жозефа. Но к 1628–1629 гг. угроза национальной независимости Франции стала слишком непосредственной. Выход состоял только в том, чтобы добиться хотя бы временного перемирия между Швецией и Польско-Литовским государством и реальной гарантии того, что за то время, пока шведская армия будет воевать в Германии, польско-литовская армия не нанесет ей неожиданного удара в спину.
Посредничество Франции в заключении в 1629 г. Альтмаркского шестилетнего перемирия между Швецией и Польско-Литовским государством многие историки называют «мастерским ходом» Ришелье[775]. Но дипломаты не творят историю. Французская дипломатия всего лишь использовала фактор, от нее не зависевший, но ставший ей известным: в 1628 г. Московское государство тайно сообщило сначала Турции, затем Швеции о своем окончательном решении не дожидаться истечения срока Деулинского перемирия и начать войну с Польско-Литовским государством и его союзниками в ближайшее время вместе со Швецией, Турцией, Трансильванией и при союзнических отношениях с Данией, Голландией и Англией. Франции оставалось только поддержать и использовать это решение. Отправление французским правительством Шарнасе в Варшаву и Стокгольм и Деэ де Курменена в Москву (где он добился подтверждения указанных сведений и союзнических отношений), возможно, также и негласное соучастие Ришелье в поездке в Москву деятелей французской гугенотской партии Талейрана и Русселя — это составные элементы одного дипломатического акта[776]. Извещенное о надвигавшейся войне с Московским государством, правительство Польско-Литовского государства, до того решительно отвергавшее перемирие со Швецией, проявило сговорчивость, уступчивость и поспешность. Вскоре после подписания Альтмаркского перемирия и получения официального заверения московского правительства о предстоящей вскоре русско-польской войне Густав-Адольф высадился со своим войском на одном из островов Балтийского побережья Империи. Начался «шведский» период Тридцатилетней войны. Но после первых блестящих успехов в Померании Густав-Адольф неожиданно прекратил наступление. Этот глубокий стратег и политик лучше, чем кто-либо в Швеции, понимал, что, если Польско-Литовское государство не будет связано «московской войной», оно двинет свои войска на помощь императору, как и император прежде оказывал ему военную помощь против шведов, в частности в польской Пруссии. И тогда сам Густав-Адольф оказался бы в Германии в смертельных тисках.
Для Швеции военное столкновение с Империей диктовалось развитием борьбы за экономическое и политическое господство над Балтикой. Вместе с тем Густав-Адольф, уже «отнявший море», по его собственным словам, у Московского государства и фактически добившийся того же в ожесточенной войне с Польско-Литовским государством, не только зарился теперь на принадлежавшее Империи померанское побережье Балтики, но и беспокойно оглядывался на Габсбургов, готовых лишить его и всех приобретений и короны; император, по его словам, «метил в самое сердце Шведского государства».
Однако зачем нужно было Московскому государству содействовать шведскому вторжению в Германию? Изучение документов Посольского приказа показывает, что не было сколько-нибудь существенных политических событий в любой из европейских стран, о которых в Москве не были бы получены сообщения через те или иные каналы. Все это тщательно суммировалось и изучалось[777]. Документы Посольского приказа показывают также, что буквально все иностранные послы, касавшиеся в Москве польской проблемы, послы Турции, Швеции, Франции, Голландии, сходились в одном тезисе: Польско-Литовское государство сильно помощью, которую ему оказывает Империя; если международная обстановка сложится в Европе так, что Империя не сможет помогать Польско-Литовскому государству, то Польско-Литовское государство будет слабо и может быть побеждено. Отсюда широкая коалиционная точка зрения во внешней политике Филарета Никитича. Когда французский посол Деэ де Курменен осторожно коснулся в переговорах в Москве возможного шведско-польского перемирия, его только спросили: «Если польский король со шведским помирятся, государю их (французскому) Людовику то выгодно ли будет, и английскому королю, и датскому, и голландцам то выгодно же ли будет?» Раз да, значит, и Московское государство не возражает против этого перемирия. Оно адресовало Густаву-Адольфу пожелание победы над германским императором.
775
Основное исследование об этом см.:
776
777
Г. В. Форстен, хотя он специально и не изучал эти архивы, справедливо писал: «Напрасно думают, что в Москве ничего не знали о событиях западноевропейских; напротив, там внимательно следили за великой религиозно-политической борьбой, занимавшей Европу целых 30 лет» (