Тем временем Вена, переполненная беженцами и пораженная чумой, в страхе ожидала пришествия голода и Бетлена Габора. Фердинанд покинул умирающего сына и помчался в столицу, надеясь, что его присутствие вдохновит жителей города. Засуха, сменившаяся проливными дождями и ураганами, погубила урожай, а жара, наступившая в конце лета, принесла в долины Австрии чуму[196]. По всей дороге Фердинанда встречали толпы изможденных беженцев — крестьян-католиков, уходивших из Богемии, Венгрии, Верхней Австрии, монахов и монахинь, покинувших свои разоренные монастыри и падавших перед ним на колени и протягивавших к нему руки. Когда он въезжал в город, Бетлен Габор практически стоял у ворот, предоставив всю восточную часть страны на разграбление своим ордам[197].
Фердинанд вернулся в столицу, чтобы воодушевить подданных, а Фридриха в это время восторженно приветствовали в Праге. Первое впечатление было самым благостным. Этому способствовали многие факторы: чистосердечное обещание гарантировать чешскую конституцию[198], неуемная активность Ангальта, надежды на сильных союзников и не в последнюю очередь необыкновенная красота юной королевы, к тому же беременной. Елизавета специально поехала с мужем, чтобы осчастливить новых подданных наследником. Кроме того, Прага, всегда отличавшаяся веселым нравом, была просто рада возможности попраздновать, несмотря на то что страна была разорена, а все улицы и площади города запрудили беженцы[199].
Очень скоро новый король поймет, что у него нет денег на содержание армии. Пока же их хватало на то, чтобы украсить город в голубые и серебряные цвета, одеть почетный караул в наряды времен Жижки, наполнить фонтаны красными и белыми винами и разбрасывать налево и направо серебряные монеты, отчеканенные с надписью «Господь и сословия дали мне корону». Парадный въезд в город, торжественная коронация отдельно короля и королевы, необузданное веселье горожан, обрадовавшихся возвращению королевского двора, вселили в новоиспеченного монарха неоправданно радужные ожидания. Фридрих настолько возбудился от восторженного приема, что едва не заставил город звонить во все колокола, когда ранним утром 18 декабря его красавица супруга родила сына[200].
Фердинанда же продолжали преследовать несчастья. В то самое время, когда в Праге готовились крестить Руперта, герцога Лусатии — так Фридрих назвал новорожденного сына, — в канун Рождества в Граце умер наследник Фердинанда.
Оптимистические ожидания Фридриха тем не менее тоже не оправдывались. Проходили не недели, а уже месяцы, но единого фронта протестантских государств так и не появлялось.
Князья унии после долгих обсуждений согласились признать суверенность Фридриха, однако никак не демонстрировали готовность оказывать ему помощь. Германские города в первом порыве энтузиазма предложили дать денег[201], но на этом все и закончилось. В этом смысле показательно заявление курфюрста Трира, вошедшее в историю: «Пусть они там в Богемии дерутся сколько хотят, а мы здесь для них останемся хорошими соседями»[202]. Что касается князей Рейна, то его оценка была совершенно правильной.
Несколько иначе повели себя в Саксонии. Несмотря на несогласие с повстанцами, Иоганн Георг все-таки рассчитывал на то, что они изберут его королем Богемии. Он не осознавал степень влияния в Праге «партии» Пфальца. Если бы корону ему предложили, то он бы, конечно, ее не принял, но у него появилась бы возможность утвердиться в роли защитника протестантов Богемии и диктовать Фердинанду условия урегулирования конфликта. Теперь его планы рухнули, и курфюрст Саксонский столкнулся с потенциальной угрозой наращивания могущества курфюрста Пфальцского.
На месте Иоганна Георга только самый бескорыстный политик мог с полным хладнокровием отнестись к возвышению в Богемии коллеги-курфюрста. В случае успеха Фридрих станет самым могущественным князем в Германии. Он будет иметь два голоса на выборах и контролировать верховья Эльбы и Одера, а также среднюю часть Рейна. Помимо всего прочего сестра Фридриха вышла замуж за представителя семейства Гогенцоллернов, к которому Иоганн Георг относился со всей подозрительностью. До выборов в Богемии он видел себя арбитром империи. Теперь он оказался зажатым между двумя растущими силами: Бранденбургом на севере и королем Богемии на юге[203]. Тревоги Иоганна Георга подогревал дворцовый священник, раздражительный и злобствующий Хёэ, недовольный тем, что чешское правительство предало лютеранскую веру ради кальвиниста-антихриста. Он даже выступил в защиту низложенного Фердинанда, пообещав ему: «Всевышний покарает надменных врагов вашего императорского величества, низвергнет и устыдит»[204].
203
J. G. Droysen, Geschichte der Preussischen Politik. Berlin, 1885— 1886: Theil, III, pp. 23-24.