Помимо курфюрстов, в Германии было и еще несколько правителей высокого статуса. Герцог Баварский, властелин почти миллиона подданных, занимал настолько важное положение, которое никто не мог превзойти. Дальний родственник курфюрста Пфальцского, он был главой младшей ветви династии Виттельсбахов, и его земли образовывали бастион между Австрией и князьями Центральной Германии. Баварское герцогство в основном было сельскохозяйственным, и в нем было немного городов. Сам Мюнхен, несмотря на новый герцогский дворец, собор и внушительные ворота, больше походил на разросшуюся деревню в предгорьях, чем на столичный город.
Герцог Вюртембергский со столицей в Штутгарте, маркграфы Баденские и ландграфы Гессенские также были не последними фигурами. Герцог Лотарингский, контролировавший один из путей во Францию, играл более важную роль в европейской дипломатии, нежели в имперской политике. Герцоги Брауншвейгские, князья из династии Вельфов, а восточнее герцоги Мекленбургские и Померанские доминировали в политике северной части империи.
6
Если в такой ситуации, когда столько течений шло против главного потока, формирование даже двух партий по вопросу о реформе империи становилось делом весьма нелегким, то религиозные распри делали его окончательно невозможным.
Лишь единая вера поддерживала единство распадающейся империи. Когда же протестантизм в клочки разорвал слабо скрепленные княжества, когда самые предприимчивые князья ухватились за него как за новое оружие в борьбе против императора, пятисотлетние теории развеялись словно дым. В 1555 году в тексте Аугсбургского религиозного соглашения был сформулирован принцип cujus regio, ejus religio («чья страна, того и вера»), согласно которому князьям разрешалось вводить на своей земле католическую или лютеранскую веру, а их подданным, не желавшим подчиниться, полагалось эмигрировать. Этот необычайный компромисс спас теорию религиозного единства в каждом отдельном государстве, но разрушил ее в рамках всей империи.
Религиозная рознь лишь яснее выявила разногласия между князьями и императором, поскольку семейство Габсбургов принадлежало к католической вере и не пользовалось популярностью у подданных-протестантов, притом что захват лютеранами многих епархий в Северной Германии усилил территориальную власть князей. Однако кальвинизм, возникший в течение десяти лет после Аугсбургского мира, уничтожил всякие шансы мирного исхода.
«Дракон кальвинизма, – заявлял один лютеранский автор, – чреват всеми ужасами магометанства». Яростный пыл, с которым некоторые германские правители приняли и распространяли новый культ, в какой-то степени оправдывал это утверждение. Например, курфюрст Пфальцский самым грубым образом продемонстрировал, что не верит в пресуществление. Громко смеясь, он разорвал гостию на кусочки со словами: «Что из тебя за Бог! Думаешь, ты сильнее меня? Поглядим!» У него в аскетично побеленных монастырях купелью служил оловянный таз. Ландграф Гессен-Кассельский принял дополнительные меры: велел раздавать на причастии самый черствый хлеб, чтобы у его подданных не осталось никаких сомнений в материальной природе того, что они вкушают.
Лютеране были потрясены вдвойне. Сами они уже не почитали святынь старой веры, но все же почтительно сохранили их в качестве внешних символов своего культа и питали естественное уважение к договору, который гарантировал им свободу вероисповедания. Они боялись, что кальвинисты дискредитируют все протестантское движение, и пришли в настоящую панику, когда в прямое нарушение Аугсбургского договора кальвинисты беззастенчиво и скрупулезно начали обращать в свою веру новых приверженцев. Принцип cujus regio, ejus religio претерпел одно разумное изменение. Отныне любой владетельный прелат, аббат, епископ или архиепископ лишался своих земель в том случае, если переходил в протестантство. Это важное правило – «духовную оговорку», Reservation Ecclesiasticum, – кальвинисты уважали не больше, чем сам Аугсбургский мир, положения которого не упоминали никаких иных протестантских вероисповеданий, кроме лютеранского.
Теперь, однако, лютеране стали опасаться, что будет подорван и сам договор, который обеспечивал им право на существование. Игнорирование имперских эдиктов стороной, которая считала врагами всех, кто не с ними, угрожало лютеранам не меньше, чем католикам, и правители обоих вероисповеданий стали неуверенно нащупывать пути друг к другу. Между бескомпромиссными католиками, с одной стороны, и кальвинистами – с другой, начала возникать центристская партия.