Личная трагедия Фридриха усугублялась еще и тем, что в первые недели после того, как он принял решение, его ввели в заблуждение обманчиво благоприятные признаки. В то же время, когда его молодая кавалькада приближалась к чешской границе, Фердинанд уехал из Франкфурта-на-Майне в Грац меж штирийских холмов, где его старший сын медленно умирал от неизлечимой болезни. Со всех сторон вновь поползли тревожные слухи, на мгновение стихшие из-за выборов императора. Говорили, что предатели затесались даже в имперский совет. В Штирии люди роптали, австрийские и венгерские протестанты вступили в союз с чехами; Габор Бетлен, объединив с ними силы, взял Пресбург (Братиславу) и отбросил плохо оплачиваемые, разболтанные войска Фердинанда за Дунай. Оборонять длинную границу оказалось невозможно, и еще до конца осени Бетлен без помех подошел к Вене, опустошая все вокруг. Теперь только один Господь Бог может спасти австрийский дом, сообщал один венецианский агент.
За границами императорских владений события развивались не менее удручающе для Фердинанда. Соединенные провинции, Дания, Швеция и Венецианская республика признали Фридриха королем. Герцог Буйонский (Бульонский) обещал помощь, а из Давоса, высоко в горах Граубюндена, швейцарцы сообщили, что не пропустят испанские подкрепления через долину Вальтеллину. Даже зятю и близкому союзнику Фердинанда – польскому королю Сигизмунду III – протесты сейма не дали вторгнуться в Силезию.
Между тем Вена, переполненная беженцами и ранеными, опустошаемая чумой, стоя на пороге неизбежного голода, ожидала появления Габора Бетлена. Фердинанд оставил умирающего сына и поспешил в столицу, надеясь, что своим присутствием поднимет дух горожан. Засуха, сменившаяся проливными дождями и грозами, погубила урожай, а жара в конце лета принесла в австрийские долины чуму. По всему герцогству Фердинанд встречал кучки бредущих беженцев – крестьян-католиков, спасавшихся из Чехии, Венгрии, Верхней Австрии, монахов и монахинь, выгнанных из разграбленных монастырей, которые падали на колени на обочине грязной дороги и воздевали к нему исхудавшие руки и горестные лица. Когда Фердинанд въезжал к себе в столицу, Габор Бетлен уже стоял у ее ворот, а страна на многие километры к востоку лежала добычей для его жадных орд.
Пока Фердинанд торопился воодушевить Вену, Фридриха с восторгом приветствовали в Праге. Та прямота, с которой он обещал гарантировать чешскую конституцию еще до того, как пересек границу, кипучая деятельность Христиана Анхальтского, надежда на могущественных союзников, красота молодой королевы и тот лестный факт, что, несмотря на поздний срок беременности, она рискнула проделать этот тяжелый путь, чтобы родить наследника среди новых подданных супруга, – все это способствовало самому благоприятному первому впечатлению. Кроме того, Прага, знаменитая своим весельем, была рада поводу устроить праздник, пускай даже вся страна до границ была опустошена, а улицы и площади города наводнили беженцы.
Скоро новый король узнает, что в казне нет денег на оружие и солдат; а пока же нашлись средства на то, чтобы убрать весь город в синие и серебристые цвета, нарядить почетный караул в костюмы времен Яна Жижки, наполнить фонтаны красным и белым вином и щедро разбрасывать серебряные монеты с надписью «Бог и сословия дали мне корону». Торжественного въезда в город, великолепных коронаций отдельно короля и королевы, истерического веселья горожан, ликующих из-за возвращения двора, оказалось достаточно, чтобы обмануть Фридриха. В своем восторге он дошел до того, что, когда ранним утром 18 декабря его жена разрешилась сыном, ему с трудом не дали перебудить весь город радостным колокольным звоном.
Несчастья Фердинанда шли в ногу с триумфами его соперника. Пока в Праге готовились крестить Руперта, герцога Лаузицского (Лужицкого), как Фридрих назвал новорожденного сына, в канун Рождества в Граце умер старший сын императора.
Предчувствия обманули и Фридриха, недели растянулись на месяцы, а единого выступления протестантских сил так и не состоялось.
Князья унии после долгих размышлений согласились признать суверенитет Фридриха, но больше не предприняли ничего, чтобы ему помочь. Германские города в первом порыве протестантского энтузиазма предложили безвозмездно дать ему денег, но больше об этом никто не заикался. Курфюрст Трирский, на миг выхваченный из тьмы светом истории, заметил: «Пусть они в Чехии воюют, сколько хотят; а мы здесь останемся добрыми соседями», после чего снова вернулся к оптимистическому бездействию. Что касается рейнских князей, то тут его пророчество полностью оправдалось.