Он уже стоял сжатым в метро и ехал на свою Преображенку. Надо было бы выйти на Дзержинской, заскочить в "Детский мир" и купить подарок Зойке, но он протолкается битый час и все равно ничего не купит: это не игрушки, а утиль.
Голод торопил домой. Но на пересадке у эскалатора был затор, как всегда в часы пик. Алик еще лет двадцать назад читал, что скоро в Москве будут монорельсовые дороги и воздушные такси. Он проглотил голодную слюну.
2.
Ключ заело в скважине замка, который давно надо было заменить. Евгения выбежала в коридор.
-- Режь хлеб, все готово!
Держа вымазанные руки на весу, она чмокнула его в щеку. Значит, помнит. И соседей дома нет. Их часто нет, блаженство. В коридор выкатилась колобком Зойка.
-- Заяц, не подходи, я холодный. Новости в школе?
Зойка прыгала вокруг на одной ноге.
-- Одна новость отличная и одна посредственная.
-- За что посредственная?
-- За устный счет. Нас по очереди директор проверял. Мама говорит, я замедленная, как ты!
-- Я? В семье два экономиста, а дочь не умеет считать.
Алик протянул ей бутылку.
-- Тяжелая, не урони.
По случаю отсутствия соседей они выпили и ели картошку на кухне. Картошку они ели всегда, только способ приготовления менялся. Потом Евгения отнесла Зойку спать. Альберт хотел налить еще.
-- Ты меня споил. Я -- в стельку! В прошлое рождение, -- глаза у нее ехидно засветились, -- тебе было тридцать два. А сейчас? Неужели тридцать шесть? Смотри, сколько стало седых волосков! Мне надоело их у тебя выдергивать.
Упрекая Альберта в старении, Евгения утешала себя. Хотя Плехановский они окончили в один год, ее день рождения был осенью, ближайшие полгода она могла считать себя моложе. С возрастом у нее становилось больше иронии. Она совершенствовалась в поиске черт старения у других, отвлекая внимание от себя.
-- Тридцать шесть, -- продолжала она. -- В следующий раз будет сорок. А через раз -- сорок четыре. Все чего-то добиваются, а мы?
Этим "мы" она деликатно смягчала укор. Но направление его было ясным.
-- С чего ты взяла, что все?
-- В газетах пишут.
-- Верь больше!
Он решил, что лучшего времени ее обрадовать не будет.
-- Кстати, завтра я кладу Склерцову заявление об уходе.
Евгения смотрела на него с недоверием.
-- Шутка?
-- Серьезно.
-- Хаимов?! Неужели Хаимов не трепался тогда? Значит, сдержал обещание и берет? У него командировки заграничные... Что я говорила! Хаимов -деловой парниша. Чувство долга у него есть.
-- Чувство долгов.
-- Не смейся!
-- Он же за тобой увивался.
-- Чепуха! Ничего не было. Был только ты.
-- Жалеешь?
-- Перестань! Хаимов пойдет еще выше, пока не узнают, что его папа был Хаймович.
-- Откуда ты знаешь?
-- Привязался! Да он это всем евреям рассказывал.
-- Что-то я не слышал...
-- Русский, вот и не слышал. Сто восемьдесят-то они точно отвалят, а может, и двести. Пылесос купим... Вы подумайте! То-то смотрю, ты такой возбужденный...
-- Нет, я не к Хаимову.
-- Не к Хаимову?! -- глаза ее расширились.
-- Мам! -- крикнула Зойка из комнаты.
-- Зой, спи немедленно! Я занята. Альберт, не терзай душу, куда?
-- В студию клоунады.
-- Что, теперь они будут заниматься нашей экономикой?
-- Наша экономика и без них рухнет. Я учиться. На клоуна.
Она обошла вокруг стола, руку приставила к уху, отдавая честь, стукнула пятками.
-- Я с тобой как верная подруга!
-- Туда женщин не берут.
-- Ты что, серьезно?
-- Серьезно. Не берут.
-- Я не о том: ты -- серьезно? Там что, стипендия больше твоей нынешней зарплаты?
-- Не спрашивал.
-- Ах, не спрашивал! А тут платят сто пятьдесят. И с национальностью у тебя все в порядке. Дадут старшего...
-- Потом-то зарплата -- будь здоров, Жень! И гастроли за границей... Достань сигареты в портфеле! Понимаешь, я еще в детстве мечтал. Шанс раз в жизни рискнуть. Так ведь и умрем в трясине...
-- Рискнуть? -- донесся ее голос из коридора.
-- А это что?
Она вернулась с галстуками, разметавшимися у нее по рукам.
-- Что?! -- повторила она с отчаянием, тряхнув галстуками. -- Твой реквизит или как там называется?! Это же наши! Хоть бы на польские разорились. Безвкусица такая, что держать противно!
Евгения швырнула галстуки на стул. В глазах ее стояли слезы.
-- Ну, чего ты? -- растерялся он. -- Чего?
-- Ты забыл, как стал ходить по вечерам играть в хоккей? Сколько денег вылетело на амуницию? А что говорил? Что чувствуешь силы войти в сборную. Полтора года я с Зойкой на руках помогала в нее войти. А результат?
-- Ты же знаешь, у меня реакция -- будь здоров. Для вратаря -незаменимое качество.
-- Да тебя на матчи дальше трибуны не пустили!
-- Еще немного -- и пустили бы. Планы у меня изменились...
-- Изменились! На балетную студию в этом дурацком Дворце культуры. "У меня все данные! Отсюда уходят в профессионалы". Не ты два года твердил?
-- Я же не виноват, что бездарности в искусство пробиваются легче. Они нахальнее, им нечего терять. Зато знают, что приобретут.
-- Ты у нас талант!
-- Они сами говорили, что у меня гибкость.
-- С твоим ростом? Тоже мне Лиепа!
-- Слушай, Евгения, клоунада, я понял, абсолютно серьезно. Не подыхать же мне за полторы сотни в этой шараге с подонком Шубиным? Гори они синим пламенем, запчасти, которых все равно нету, одна лиепа.
-- А мне опять жить одной и на тебя не рассчитывать? После еще что-нибудь, и снова абсолютно серьезно? Это называется мужчина, кормилец семьи... Оглянись! Вон Софа -- у нее муж диссертацию хоть защитил.
-- Вымучил за девять лет.
-- Ликуты, тоже наш институт. Какой у них прогресс -- не нам чета.
-- У них же дядя в Госплане, знаешь ведь.
Она встала посреди кухни и, задрав халат на бедре, показала рваные колготки.
-- Тебе плевать, что мужчины о твоей жене думают.
-- Им туда заглядывать не надо.
-- А это и так видно. Между прочим, эти колготки мне Софа отдала, свои, старые...
-- Евгения, я хочу в искусство. Там обеспечат. Надо только терпение.
-- Иди куда хочешь!
-- Не веришь?
-- С меня хватит! Устала жить с ничтожеством.
-- Я ничтожество?! Да вокруг погляди. Я хоть не пью...
-- А ты пей. Пей, пой, играй, танцуй... Мы с Зоей переезжаем к маме.
Она поставила стул к антресолям, решительно сняла пустой чемодан и унесла в комнату. Потом вернулась, швырнула ему старое ватное одеяло, и дверь их комнаты захлопнулась за ней на английский замок.
А Камиля жила б с этим ничтожеством и была бы счастлива.
Кравчук рассеянно бродил по кухне. День рождения будет неполным, если не попить чаю. Он заварил покрепче, высыпав остатки заварки, взял с подоконника соседский транзистор и, пользуясь отсутствием хозяев, стал крутить. Кроме треска глушилок, которые все знакомые называли чека-джазом, ничего слышно не было. Забивали все, что можно, даже, кажется, свою собственную дребедень.