Трид присвистнул.
— Да ничего, вон моей тетке пришлось мозжечок менять, так там все восемьдесят. На сложные операции займы всегда дорогие.
— Значит, у меня ерунда, — протянул Трид. — У меня тридцать восемь.
— Мальчики, — скривилась Мирна. — Давайте-ка без этих ваших анатомических подробностей, ладно? Тошнит уже.
— Тебе хорошо, — завистливо буркнул Локус и пнул камешек. Тот отскочил и плюхнулся прямо в ряску. — Вот стукнет тебе двадцать, начнешь разваливаться, как старуха, тогда и поговорим. Об этих… и об анатомических, и о каких захочешь.
Мирна вскинула подбородок.
— А вот и не начну. А если и начну, то папочка за все заплатит. Никаких ваших дурацких займов.
— Ну вот. Вот, — Локус развел руками. — Говорю же, тебе хорошо.
Трид нахохлился:
— Давай без этого.
Локус выхватил из травы палку и сунул ее в пруд. Вода разошлась вялыми, липкими кругами, в ряска ударилась о берег.
— Нет тут квакш, — безнадежно отозвался Локус.
Кип выпятил губу. Он и сам видел, что никаких лягушек на пруду не осталось — только камыши да паутина с мошками. Но пустырь, который начинался прямо за городом, ему нравился до дрожи. Солдат на воротах то краснел, то бледнел, не понимая, как быть, но, взяв с ребят обещание, что те вернутся еще до заката, все же пропустил. И вот теперь они на свободе, сектора позади, а мать разрешила гулять допоздна. Когда Кип рассказал о таком невиданном деле друзьям, те только присвистнули.
— Ну ты даешь, головастик, — сказал Локус. — Значит, сегодня оттянемся.
Им-то никакие разрешения взрослых не требовались. Они и сами уже были взрослыми. А солдат на воротах — ну его. Хорошо, что такой молодой попался. Другой бы еще подумал, пускать или не стоит…
Ну, по крайней мере, один пункт готов: на пруд они посмотрели. Вода здесь, наверное, жутко ядовитая, но Кип предусмотрительно держался подальше. Хватало одного взгляда на синюю ряску — вот это жуть! Квакши в список не входили, и ладно. Хорошо бы поймать хоть штучку себе в коллекцию, но одно дело — засушивать бабочек, и другое — свежевать лягушек. Кип надеялся, что ему поможет Локус или хотя бы Трид, но раз никого здесь не водится, то и переживать нечего.
Кип весело присвистнул и, развернув свой планшет, вычеркнул пруд.
— Что там еще осталось? — вытянул шею Трид.
— Купить ваты, — сглотнул Кип. Пока добирались до пустыря, живот скрутило так, будто никакого омлета ему мать и не готовила.
— О, это я понимаю, — кряхтя, Трид поднялся на ноги. — Я ради ваты хоть куда.
— Смотри, как бы желудок менять не пришлось, — хохотнул Локус.
Трид надулся, а Мирна, съехав с камня, кивнула.
— Я тоже есть хочу. Прогуляемся. А закат на колокольне встретим. Там ведь колокольня последняя, да, головастик?
Она редко говорила с Кипом. Все больше смотрелась в зеркальце, улыбалась Триду и надменно косилась на Локуса, и Кип зарделся. Когда он увязался за ребятами, Мирна его вообще не замечала. Думала, наверное, он сам отстанет. Когда же поняла, что от Кипа так просто не избавиться, называла его перед другими малявкой. Теперешний «головастик» звучал от нее комплиментом.
Кип гордо кивнул. Ему ведь доверили вести летний список. Сто пунктов! И вот осталось всего два, и эта красивая девчонка уже перестала его ненавидеть. Плетясь следом за ребятами, Кип замечтался. Вот бы у него была такая подруга, как Мирна! Чтобы был у нее длинный нос, тонкие пальцы и высокий голос. А еще — фигура. Девчонки без изгибов девчонками ему даже не казались. Но Мирна ему не подойдет. Ей уже скоро двадцать, и ей придется найти работу, чтобы оплачивать операции. Папочка у нее, конечно, богатый, но не миллионер, и работать ей все равно придется. А Кипу лучше найти кого-то помладше. Чтобы не говорила о процентах и каких-то там бронхитах.
Пока не исчез отец, мать говорила о займах легко и весело. Ну, еще один долг, подумаешь.
— Прорвемся, — вот как она говорила. — Людей много, а выживает сильнейший. И мы, — она хватала сестер за косички и тянула Кипа за руку, — мы — сильнее всех.
Когда отец не вернулся, мать вдруг полюбила богов. Заставила образками спальню, поселила двоих на кухне и повесила одного у входа.
— Чтобы защищали, — объяснила она.
С тех пор она молилась каждый вечер. А сегодня — в день сожжения — она будет молиться так долго, что станет белой, как парафиновая свечка.
Вата была такой липкой, что к середине палочки Кип измазался, как маленький. Чтобы не позориться перед друзьями, он скинул остатки ваты в канаву и тщательно облизался. Угощение было сладким до омерзения, но Кип старательно улыбался. Другим же нравится, значит, и ему тоже!