Александр Карлович был этническим немцем, и сам не знал, как относиться к этому обстоятельству: гордиться ли им, или печалиться. Каждый год он собирался в Германию на постоянное место жительства, куда много лет назад при первой же возможности уже перебралась его сестра Эльза, но каждый год в последний момент откладывал это решение, и снова водворялся в своих гаражах.
В отцовской квартире имелась неплохая библиотека, и в конце концов безделье подтолкнуло к ней и Вячеслава. Отец, как всякий физик, особенное внимание уделял гуманитарным наукам; книг было не так уж и много, но подобраны они были со знанием дела. Были среди них и подаренные когда-то Владленом.
С Владленом Вячеслав виделся нечасто, но часто возвращался мыслями к тому разговору, который состоялся между ним в ресторане «Дантес». Как и Владлен, Вячеслав тоже не хотел ни миллиона, ни в турпоход, ни на Луну, правда, возможно, несколько по иным причинам. Впрочем, второе и третье ему исправно заменяли книги. Той осенью, лёжа на старом диване под винтажным бра, Вячеслав перечитал много всякой всячины. Перед его мысленным взором прошли века и вереницы нанизанных на них судеб.
Одно место из «Французской революции» Карлейля показалось ему до того знакомым и близким, что он то и дело к нему возвращался, обдумывая настоящее.
«Когда век чудес уже померк в дали времён, как недостойное веры предание, – писал Карлейль, – и даже век условностей уже состарился, когда существование человека основывается на пустых формах, которых время лишило содержания, когда начинает казаться, что уже нет более никаких реальностей, а есть только их призраки, что весь Божий мир – это дело одних портных и обойщиков, а люди – это кривляющиеся и гримасничающие маски, – в этот самый момент земля внезапно разверзается…»
Эти слова как нельзя лучше выражали всё то, что многие люди с нарастающей тоской ощущали в последнее десятилетие. Вячеславу казалось, что кто-то грубо и криво ржавыми тупыми ножницами обрезал горизонт.
Свадебная шоколадка – барельефы жениха и невесты – долгое время лежала на кухонном подоконнике. Как-то Вячеслав набрался духу, развернул обёртку и откусил полневесты. Шоколад оказался горьким. Он доел невесту, потом съел и жениха.
Михаил задержался в деревне всего на два дня. Болезнь архивариуса спутала все его планы, и ждать его выздоровления Михаил не захотел. В кадастровом отделе ему сказали, что оформление документов на землю продлено до пятнадцатого года, и это сообщение расхолодило его. Спустя неделю легкокрылый бразильский «Эмбрайер» авиакомпании «Монтенегро» доставил его в аэропорт города Тивата, где его встречала сестра Таня на маленьком юрком зелёном «Хёндае», на котором когда-то они с мужем добрались сюда через Украину, Румынию и Сербию и оставили для местных нужд.
Вдоволь насладившись морем, до которого было буквально пятьдесят метров, Михаил отправился наконец осматривать окрестности. Всё было ново и интересно ему на этой новой для него земле.
Курортная Черногория делится на две части: открытое побережье, обращённое к Италии, с городами Будва, Бар, Улцинь, и Которский залив, над которым снежным колпаком нависает знаменитая в Черногорской истории гора Ловчен. Все пятьдесят километров залива Бока Которская опоясаны автомобильной дорогой. С севера она сближается с ним у Тивата и снова выходит к открытому морю у самого Герцог-Нови, а дальше ведёт уже в Хорватию. Большей частью полотно её жмётся к самой воде, в иных местах как бы даже черпая её, и вода до того прозрачна, что из машины легко можно видеть подводных обитателей; вообще же путь этот столь узок, что только привычка и мастерство местных водителей позволяют им благополучно разъезжаться при неожиданной встрече. После паромной переправы со стороны Тивата вдоль дороги практически без разрывов до самого Котора тянутся заборы и дома, и понять, что закончился один поселок и начался другой, возможно только по указателям.