Обменявшись учтивостями, Александр Иванович потребовал кофея – "здесь недурён", как своему человеку доверительно заметил он Фёдору Евстафьевичу – и даже счёл возможным пересказать услышанный вчера от заседателя анекдот, который, не подрывая репутации местного общества, всё же довольно безопасным образом знакомил гостя с некоторыми местными нравами…
– Да, кстати, – сказал Фёдор Евстафьевич, – имею до вас дело, к вашей власти подлежащее.
Александр Иванович удивлённо поднял брови, но на лице изобразил полнейшее внимание и готовность слушать и вникать. Если Фитенгоф не любил дел и даже вообще имел смутное понятие, что они такое, Александру Ивановичу прекрасно было известно грозное значение этого слова и те манипуляции, которое оно обозначает.
– Видите ли, Ваше Превосходительство, – продолжил Фёдор Евстафьевич, – пришло мне на ум дать вольную своим людям.
– Людям? – не совсем поняв, удивился Бибиков.
– Я имею в виду землепашцев, мне вверенных. Мне известно, что покойный государь подписал закон, согласно которому возможно обращать крепостных в свободных хлебопашцев.
– Ох, Ваше Высокоблагородие, – выдохнул Александр Иванович, уяснив, наконец, в чём дело. – Это у вас во флоте, слышно, порядок, а у нас дела этого рода длятся обыкновенно так долго, что утомляют всякое терпение. А иногда, во время производства оных, встречаются такие обстоятельства, которые совершенно их прекращают. Высшее правительство также оказывает этому способу освобождения мало сочувствия, не учреждая особого банка для вспомоществования в этом деле крестьянам, и даже не делая никаких особых льгот по залогам земель, населённых свободными хлебопашцами. Мне известно, что одна старушка хотела отпустить своих крестьян на волю, то есть в вольные хлебопашцы; подана была просьба с проектом договора, часть денег была, кажется, ею получена; но дело тянулось два года, в это время помещица скончалась, и крестьяне перешли в крепостное владение наследников. Оно, возможно, и правы вы, противно это новейшим установлениям, да только не нами это заведено, не нам и упразднять. Не покачнуть бы лодку – вот что.
– Жестоко злоупотреблять властью, настолько гнусной по самой своей природе, – возразил Фёдор Евстафьевич, – что всякий порядочный человек с отвращением пользуется ею даже умеренно. Уничтожить её – и не будет повода к событиям, вроде тех, которые разыгрались нынче зимой.
При упоминании о событиях на Сенатской площади Александр Иванович слегка побледнел и как будто даже занервничал. Племянник его служил в одном из полков гвардии, и, не зная определённо образа его мыслей, Александр Иванович мог ожидать всякого, тем более, что по слухам, доходившим в Рязань, к следствию привлечено уже было множество лиц единственно по недоразумению.
– Осмелюсь заметить Вашему Высокоблагородию, – осторожно проговорил он, – что время нынче… не того.
– Не могу поверить, – возразил Фёдор Евстафьевич, – что Ваше Превосходительство взираете на всю эту татарщину с покойным сердцем.
– Ах, как вы правы, – воскликнул Александр Иванович, прилагая руки к груди и порывисто поднимаясь с кресла. – Не то страшно, что крепостная зависимость, она составляет только особую форму подчинения и бедности, в которых томится более половины жителей и самого просвещенного государства. У нас злоупотребления срослись с общественным нашим бытом, сделались необходимыми его элементами. Может ли существовать порядок и благоденствие в стране, где из шестидесяти миллионов нельзя набрать осьми умных министров и пятидесяти честных губернаторов? Где воровство и взятки являются на каждом шагу, где нет правды в судах, порядка в управлении, где честные и добродетельные люди страждут и гибнут от корыстолюбия злодеев, где никто не стыдится сообщества и дружбы с негодяями, только бы у них были деньги? Где духовенство не знает и не понимает своих обязанностей, ограничиваясь механическим исполнением обряда и поддерживанием суеверия в народе для обогащения своего? – Постояв несколько времени, как бы ожидая ответы на все поставленные вопросы, Александр Иванович снова занял своё место. – И что же, – спросил он, – действительно многие под подозрением? – Александр Иванович страстно желал знать все подробности, какие только можно добыть от приезжего из столицы человека, но сознание своей должности несколько сдерживало его.
– А что вы скажете, если доложу вам, что нет почти ни одного семейства знатного, богатого, образованного, которое не имело бы в заговоре своего представителя?
– Mon Dieu! – вырвалось у Александра Ивановича.
– Впрочем, говорят, будто бы Государь даже выразился, что удивит и Россию, и Европу.