— Тогда вопрос закрыт. И постарайтесь хотя бы часть дня отдохнуть. Без чрезмерных нагрузок – завтра у нас серия экспериментов, и вы у нас – основной их участник. Найдёте время? Или попросить командующего дать вам ещё один выходной?
— Найду, доктор, – Артём пожал ему руку. – Спасибо за Мари, за Арлетт. С ней уже всё хорошо?
— Физически – ещё вчера можно было выписывать. В целом – она пережила сильное потрясение, с ней работают психологи. Разглашать права не имею, вкратце: если вернётся в Париж, ничего хорошего её там не ждёт. Но главное – она жива и здорова.
— И ещё, доктор. Уже много раз слышал: у мужчин-дросселей дети все больные, или уродливые. Это правда, или…
Доктор снял пенсне и улыбнулся.
— Вы образованный человек. Не придавайте такого значения слухам. С момента выхода на поверхность у людей начался перекос по половому признаку – было время, когда на одного новорождённого мальчика приходилось десять девочек. Ещё одна странность: стали погибать зародыши с серьёзными наследственными дефектами. Большинство таких дефектов, до Вторжения, врачи находили в первые три дня жизни зиготы – будущего человека, то есть. Находили и предлагали матери выбор – устранить дефект, если в наших силах, или…
— Понятно, что такое «или». Но какое отношение…
— Дайте договорить. Так вот, сейчас у всех выживших эмбрионов нет серьёзных дефектов. Есть незначительные, когда человек остаётся полноценным – такое мы легко исправляем сами. Но вот то, о чём я только что говорил, уже пять столетий решается словно автоматически. И причину понять не можем, – доктор уселся сам, и взмахом руки предложил Артёму последовать своему примеру. – Так вот. Дроссели – за исключением вас, вероятно – ведут довольно беспорядочный образ жизни. Алкоголь, сильные стимуляторы, даже наркотики, если не успеваем вовремя выявить и изъять. Как следствие, большинство зигот от них…
—… теперь не выживают, поскольку там могут быть дефекты.
— Верно! Приятно поговорить с образованным человеком. Вот и весь секрет. Ну, а слухи и суеверия – это, увы, никакая медицина не может вылечить. Не наша специализация. Поэтому, если у дросселя остаётся потомство, мы вынуждены особо заботиться – по сути, охранять какое-то время. Люди воспринимают такую заботу как признак того, что ребёнок серьёзно болен. Дальше понятно.
Артём вздохнул.
— Ваша статистика, друг мой, – доктор посмотрел на экран регистратора. – На настоящий момент: сорок два мальчика, семь девочек. Разумеется, только ваши прекрасные дамы в курсе, кто отец их ребёнка. Поэтому берегите себя, пожалуйста – когда это возможно. А сейчас прошу простить – меня ждут с докладом!
- - -
— Слушай, есть дело! – Мари поймала Артёма, когда он, всё ещё под впечатлением разговора с доктором, шёл в сторону дома. – Я тут припомнила, какие ты песни пел. Поговорили с Глорией и другими умными людьми. Глория почти сразу же сумела договориться. Ну, без тебя мы ничего не обещали, конечно…
— Перед кем выступать?
— Умный! – Мари довольно улыбнулась, и стукнула его легонько кулаком в грудь. – Перед Римом. Сегодня закрытие девяносто пятых летних спортивных игр. В Колизее будет весь Рим! Точно говорю! А кто не сможет, будет смотреть трансляцию! Ну? Глория сумела уговорить организаторов вставить, сразу после официальной части, два часа. Твой звёздный час! Соглашайся!
— Ну вы даёте! – невольно вырвалось у Артёма. – Если весь Рим…
— Брось, мы же будем рядом. У тебя голос, может, и не самый лучший, но годный, уши не вянут. И мы с тобой! И ещё десять певцов хотят присоединиться. Решай!
— Если я согласен, сколько времени на репетиции?
Мари посмотрела на часы.
— Почти восемь часов. Успеем! Я уже успела за инструментом Глории в Лондон съездить! Да не скользила я, – вздохнула Мари, увидев, как изменилось лицо Артёма. – Экспрессом смоталась. Доктора мне мало, что ли? Хоть ты не капай на мозги!
— Не заводись, – Артём положил руку на её плечо. – Хорошо. Я согласен – времени мало, с чего начнём?
— Песни выберем. Их ещё цензору нужно успеть показать. Это тебе не Лондон, там пой что хочешь, любую чушь. Тут что попало не пропустят.
- - -
Вначале Артём предложил местом для репетиций комнату в доме; тут же выяснилось, что хорошо бы располагать справочными материалами. В итоге выбрали всё ту же комнату для работы с книгами, «клетку Фарадея», в которой Артём и Миранда вели расследование «дела переводчика». Устроило всех, в том числе и владельца библиотеки. Артём входил туда не без опаски; однако, и при закрытой двери «клетки» ничего особенно не изменилось, а звукоизоляция у неё такая, что можно репетировать хоть на полную возможную громкость обеих флютен.
— Нужно что-нибудь новое, – подумала вслух Мари. – Ну, то есть неизвестное слушателям.
Песня «Agnus Dei»(*) пришла на ум без предупреждения. От музыки и Глория, и Мари пришли в полный восторг, но вот когда Артём попытался изобразить то, как это поётся…
— Похоже на французский, но не совсем, – пришла к выводу Мари. – Постой, это что, старофранцузский?! Ты и его знаешь? Ещё раз!
Артём начал ещё раз. Уже после первого куплета Мари помотала головой.
— Не могу я это слушать. Перестань над языком издеваться. Напиши лучше слова, сможешь?
Артём пожал плечами и начал писать. И Глория, и Мари с любопытством следили за тем, что выходит из-под карандаша.
— «De mutilation En soustraction Agnus Dei Te voir en chair J’en perds la tête…» – напела негромко Мари. – Чудно! Прекрасно звучит. И это женская песня, женщина должна петь. Ну-ка, давай вместе!
Им обеим очень понравилось то, что получилось. Артём исполнил вторую партию – там была простая и незатейливая латынь, текст, который и на Земле был вполне понятным.
— Отлично! – пришла к выводу Мари. – Всем понравится, точно говорю. Что ещё есть в списке?
В списке было много чего. «Halleluja», «Twist in my sobriety», «Freelove»… (**) Чтобы исполнить нужным образом «Lux aeterna», потребовался голос Глории – диапазон впечатлял, и ведь ни разу не пела сама, пока была с Артёмом! Скромничала? Почему?
— Класс! – выдохнула Мари, смахивая с лица слёзы. – Пробирает-то как! И слова вроде не очень особенные, а как действует! Дальше!
— …Староанглийский, старофранцузский, – покачала головой Глория, пока они, втроём, ждали короткую очередь в приёмной цензора. – Насчёт французского не скажу, не разбираюсь, но английский звучит очень убедительно. Так вы на самом деле из далёкого прошлого?! А я и не верила…
— Из прошлого? – немедленно заинтересовалась Мари. – Почему я не слышала? Рассказывай!
На этом месте их пригласили к цензору. Ледяное лицо того оттаяло после первой же песни. Стараясь оставаться в рамках официального образа, цензор утвердил все до единой песни и пожал всем руки – смотри-ка!
— С ума сдуреть! – заключила Мари, когда они вышли на улицу. – Всё, пауза, мне и моему горлу отдохнуть нужно, мне же потом всё это петь уже по-настоящему, для людей.
— Мне с учениками поговорить нужно, – Глория привлекла к себе Артёма и поцеловала в щёку. – Не забудьте – встречаемся дома, в шесть!
— И почему я её не ревную? – задумчиво спросила Мари, провожая Глорию взглядом. – Сама удивляюсь, чего это я такая добрая стала. Не к добру это. Не поверишь, уже который день никому в рожу не дала – и не тянет. Что это со мной такое?
— Гормональные изменения?
— Не строй из себя доктора. Сама знаю, что изменения, но почему так сильно? На кого это ты смотришь?
— Тихо, – понизил голос Артём, и отвернулся. – За моей спиной, человек в чёрной куртке – видишь? Волосы крашены под седину.
— Вижу, – подтвердила Мари, посмотрев в указанную сторону – не привлекая внимания. – И кто он такой?
— Он видел, как убили Юлия Корту. Один из свидетелей. И его показания исчезли из дела.
— Слушай, он уходит – похоже, что-то почуял! Что будем делать?
— Нельзя позволить ему уйти, – решил Артём. – И желательно без шума. Следишь, куда он направился?
— В сторону Колизея, похоже, по узкой улице. Не знаю, как называется. Идём?
…Человека они настигли на полпути к Колизею.