Жасмин положила руки ему на плечи и заглянула в глаза.
— Ни пуха, ни пера, дорогой. Удачи.
Она нежно его поцеловала и вышла через другую дверь, ведущую в пресс-центр. Сет несколько секунд собирался с силами, затем двинулся с места. Каждый шаг отзывался болью, но он следил за лицом. Когда он вступил в помещение пресс-центра, в динамиках заиграл «Салют Командиру», президентский гимн, а все присутствующие встали и зааплодировали. Когда он поднялся на трибуну, то крепко схватился за её борта, чтобы не упасть — и к чёрту советы тренеров по публичным выступлениям.
Крыша пресс-центра была скошена, а стены до половины покрыты панелями из тёмного дерева, остальное выкрашено в бежевый цвет. Слушателей собрали специально для него — в душе Сет оставался университетским профессором, и ему было проще говорить, обращаясь к сидящим перед ним живым людям. Двадцать четыре человека — скорее коллоквиум в аспирантуре, чем лекция для первокурсников — сидели в шесть рядов, разделённых посередине проходом, в котором стояли телекамера с оператором. Вице-президент Флаэрти сидел в первом ряду, Жасмин сидела рядом с ним. Остальные слушатели были офицерами флота и корпуса морской пехоты из кэмп-дэвидского персонала. Сет кивнул им в знак того, что они могут садиться. Перед камерой был установлен экран телесуфлёра, и он начал читать с него.
— Мои дорогие американцы, — начал он теми же словами, как все президенты до него. — Мы имеем дело с безжалостным врагом, но мы не можем позволить террористам одержать победу. Либо мы съёжимся от страха, либо пойдём вперёд с высоко поднятой головой — и американский народ, я уверен, выберет второе. Наша страна, величайшая страна из всех, что видел мир, не позволит себе стать заложницей требований кучки недовольных. И я громко и решительно заявляю от лица всех нас, так, чтобы мои слова услышали во всех уголках мира: мы не потерпим терроризма, и мы одинаково сурово будем наказывать террористов, тех, кто укрывает террористов и тех, кто игнорирует присутствие террористов в своей среде. Нет друзей, которых мы не станем защищать, союзников, которым мы не поможем обеспечить свою безопасность — и нет врагов, которым мы не станем противостоять с использованием всех доступных нам средств. Это не битва цивилизаций — это битва между цивилизацией и…
И он почувствовал, что язык начинает заплетаться. Телесуфлёр прокрутил ещё несколько строк прежде чем женщина-оператор осознала, что он перестал говорить. Сет ещё крепче сжал борта трибуны. Зрители — те, что присутствуют здесь, и миллионы по всему миру — несомненно, с волнением ждали, что он продолжит говорить.
И Сет хотел продолжать говорить, но дар речи внезапно покинул его — но если он не заговорит, весь мир запестрит заголовками: «Джеррисон запнулся во время своей первой речи после покушения». «Способен ли руководить президент США?»
Но слова телесуфлёра были слишком тяжелы для него. Он репетировал их, он знал, что они означают, их вовсе нетрудно было произнести, но каждый термин внезапно вызвал дюжину очень реалистичных воспоминаний. Он должен был сказать «Мы примем этот вызов, как принимали каждый вызов со времён Отцов-Основателей». Но слово «отцов» вызвало бесчисленные воспоминания о его собственном отце, неутомимом бабнике и сказочнике, и об обаятельном чернокожем мужчине, в котором он опознал последнего из отчимов Кадима.
Он хотел тряхнуть головой, выбросить эти образы из головы, но он знал, что сделав это он окончательно утратит равновесие. Эти воспоминания были такие же чёткие и непосредственные, как те, что он разделил с Кадимом во время его флешбэка.
Он собрал всю волю в кулак и попытался продолжить речь, но внезапно его сознание сосредоточилось не на телесуфлёре, а на телекамере за ним, и…
И в голове возникли образы других камер: старомодных квадратных телекамер, киностудийных камер на длинных штангах, крошечных цифровых камер, «поляроидов», зеркалок — все наложенные друг на друга. И у каждой камеры была своя история; он внезапно вспомнил свой визит в Музей Шестого Этажа на Дили-плаза, где выставлялась 8-миллиметровая камера Абрахама Запрудера, или другая точно такой же модели.
— Мистер президент? — голос доктора Сноу, sotto voce. Она вошла в пресс-центр, но остановилась за пределами поля зрения камеры. — Вам плохо?
Сет не смог найти слов для ответа. Другие воспоминания накатывали на него, их поток заставил его подумать о профессоре Сингхе, с чьей установки всё это началось, а от этого пришла на ум первая встреча Кадима с Сингхом, в ходе которой молодой рядовой слушал слова канадца с нескрываем скептицизмом.
Его сердце болезненно сокращалось. Некоторые из слушателей начали перешёптываться в явном недоумении. Сету хотелось провести ребром ладони по горлу, но для этого ему недоставало координации.
Его молчание, наконец, всерьёз встревожило вице-президента. Пэдди Флаэрти поднялся и прошёл к трибуне, делая то, что и должен был делать — выполняя обязанности президента, когда сам президент на это не способен.
— Дамы и господа, — сказал он, встав рядом с Сетом и наклонившись к микрофону, — президенту Джеррисону, разумеется, многое довелось пережил за последние пару дней. Я уверен, что все мы благодарны ему за…
Сет почувствовал, как ноги выскальзывают из-под него. Доктор Сноу кинулась к нему, поймала и обхватила рукой за пояс, помогла устоять. Секундой позже Жасмин тоже была рядом с ним.
Новые образы — и звуки — и запахи — наполнили его сознание, какие-то из его прошлого, какие-то — из Кадимова, нагромождённые друг на друга. Он закрыл глаза, надеясь таким образом прогнать их, но это напомнило ему о фильмах ужасов и попытках заснуть и пыльной буре в Ираке и о бесчисленных других вещах. Теперь, когда его держали, Сет попытался-таки выбросить всё из головы, резко ею встряхнув — но это лишь вызвало воспоминания о кнутах и комедийных падениях и трансляциях теннисных матчей.
Первая Леди осторожно повела Сета к зелёной комнате. Её удивило, что агент Доусон не выкатила инвалидную коляску, но когда они вошли в комнату, причина стала ясна: Сьюзан, которая, вероятно, стояла, прислонившись к стене, когда Сет начала произносить речь, съехала по ней на пол и сидела теперь, опираясь на стену спиной и свесив голову на грудь.
Доктор Сноу быстро подкатила инвалидное кресло, и они с Жасмин помогли Сету сесть в него. Сет попытался разобрать, что в соседней комнате говорит Флаэрти, но настоящее заглушала какофония прошлого.
Сьюзан подняла голову и, похоже, на мгновение её взгляд сфокусировался.
— Сэр, — сказала она, и потом, через секунду, — … выпрядке? — что, предположительно, означало «Вы в порядке?»
Он кивнул; по крайней мере, ему так показалось.
Внезапно глаза Сьюзан широко раскрылись, и она сумела выговорить:
— Ранджипу… плохо.
Никки Ван Хаузен закончила показывать последний дом на сегодня. Это был, вероятно, дохлый номер — собственно, весь день, похоже, прошёл впустую. Она часто говорила тем, кто хотел продавать дома, что им надо печь печеньки и ставить цветы в вазы — однако сама она по-прежнему была побита и исцарапана после вчерашней аварии, не говоря уж о том, что смертельно устала — вряд ли её сегодняшний вид мог вселить в людей уверенность относительно покупки дома. Оставалось надеяться, что к следующей неделе она придёт в себя.
Никки ехала на взятой напрокат «тойоте». Её машина восстановлению не подлежала, но ей было уже семь дет; она всё ещё раздумывала, что получится приобрести на ту сумму, что удастся выцарапать из страховой компании.
Она заехала в «7-Eleven», купила кофе, и по пути к кассе картонный стакан выскользнул у неё из рук и ударился об пол. Пластиковая крышка, которую она надела на него секунду назад, слетела, и кофе лужей растекся перед ней.
Она увидела, как на лице мужчины средних лет за кассой возникло обеспокоенное выражение, нечто среднее между чёрт-это-ведь-мне-придётся-убирать и только-бы-не-обожглась-а-то-ведь-в-суд-подаст.