Уффф. Так-то лучше. Слушаешь, детка? Отлично. Это история про змею. Но прежде чем я начну, позволь предупредить тебя: наша змея — никакой не символ. Это не фаллос, не змей-искуситель, не бескрылый дракон мирового зла, не приспешник дьявола, и не значит ничего, кроме того, что значит. Обыкновенный подвязочный уж — полосатый, безобидный, живородящий, представитель класса Thamnophis. Ползучая тварь, рептилия. Частичка бытия. Жизнь.
Я гостил у друзей на северном побережье Калифорнии, у двух женщин, которых знал со школы, Айви и Нелл. Примерно в это же время года.
Поскольку я неспособен разводить ничего, кроме дурных привычек, Нелл и Айви посадили меня чистить картошку, а сами пошли поработать в саду. Я мыл картофелины в кухонной раковине, и тут Айви и Нелл показались за стеклянной дверью и ворвались в кухню, очень расстроенные. У каждой в руке было по половинке змеи. Очевидно, кто-то из них случайно разрубил змею лопатой.
Они положили бьющиеся половинки на кухонный стол. Айви взглянула на Нелл:
— Что скажешь?
Она говорила так сдержанно, что, казалось, вот-вот сорвется и закричит.
— Думаю, сшить ее нам не удастся, — сказала Нелл.
Они молча смотрели на извивающиеся куски, почти не обращая внимания на меня, когда я вошел взглянуть. Зрелище было не из приятных.
— Может, шнур? — предложила Айви.
— Точно, — сказала Нелл, — давай попробуем. Вдруг она срастется.
— Змеи не срастаются, — сказал я. Я был реалистом. Впрочем, Нелл и Айви тоже.
— Может, эта срастется, — сказала Нелл сердито, резко, грустно, с надеждой.
Они принесли черный электрический провод. Я помогал — придерживал верхнюю часть, пока Айви осторожно бинтовала.
Мы уложили змею выздоравливать под дерево, в тени. Я пообещал время от времени заглядывать к ней, чтобы девушкам не приходилось не отвлекаться от работы в саду.
Когда я полчаса спустя вышел из дому, змея была мертва.
Это правдивая история, ребята. Я посвящаю ее всем реалистам, чтобы они не забывали: иногда нас постигает неудача. Я похоронил змею и насыпал сверху цветочных семян. Потому что если ты вдохнешь жизнь в ее разорванное нутро, протанцуешь вместе со своей тенью через горный перевал, залитый лунным светом, забросишь сердце в кузнечный горн, а душу в реку, ты поймешь, что даже камень излучает жизнь; жизнь то концентрируется, то испаряется, то объединяется, то разрывается на куски; ты представишь, как змея проскользнет в высокой весенней траве, как отблеск невидимого пламени, и пойдешь вслед за ней, если у тебя хватит смелости, хватит глупости, бесшабашности, отчаяния, решительности, голода, немоты. Войди в свою боль. Излечись. Исчезни.
А когда освободишься, приходи ко мне. Я буду ждать тебя на могиле Джима Бриджера — столько, сколько потребуется. Мы сочиним музыку, которой не слышали порознь, мы прославим еще не рожденную красоту, мы возьмем дьявола за рога и прижмем к земле. Мы поймаем все звезды, моя дорогая. На кладбище мы станцуем вальс в лунном свете, как падшие боги, мы будем открыты, наги, как воздух, мы будем целовать шрамы друг друга.
А до той поры, мой невидимый дружок, Дремотный Джокер посвящает тебе свое нежнейшее баю-бай. Спи.
ЛЕЧЕБНЫЙ ДНЕВНИК ДЖЕННИФЕР РЕЙН:
3 апреля
Ваааааааааууууууууууууууууу! Кто он, Боже мой, кто? Я влюблена. Я не знаю, как с этим совладать — да и не собираюсь. Ди-джей свел меня с ума.
Я не могла заснуть — просто лежала, слушая, как дышит Мия, наше дыхание билось в палате, как в ловушке, мы изо всех сил заставляли друг друга дышать, и в конце концов я встала, чувствуя, что больше не выдержу. Я включила радио и стала вертеть колесико настройки, я искала какую-нибудь музыку, просто какой-нибудь голос, чтобы он вытеснил тот, который звучал в моей голове — и я нашла его, громкий и чистый. Кажется, он совсем мальчишка, и он говорил именно со мной. Прекрасные слова, блеск змеиной плоти в лепестках, горная река, которая то расходится, то соединяется… Это была любовь с первого взлета.
Чересчур короткий взлет — через пять минут его не стало. Я целый час слушала шипение из приемника, пока наконец не пришла в себя. Что мне делать? Идти искать его или подождать? Мальчишка с хорошо подвешенным языком, хулиган — как раз такие мне нравятся. Боятся, что их могут удержать — вот откуда вся их дерзость. Я знаю, что слова ничего не значат. Не думаю, что он знает, как обжигает молния. Наверняка он ни черта не понимает ни в рождении, ни в красоте, ни в наготе, ни в лунном свете. Но я все равно его люблю. Я вымечтаю ему настоящее лицо. Я хочу почувствовать, как он коснется моего шрама.