Дэниел сунул руку в нагрудный карман и вынул пачку купюр:
— А может, тысяча долларов изменит ваше мнение?
— Запросто, — отпарировал хозяин двора, быстро пересчитав купюры и засунув их в задний карман. — Выньте там, чего понадобится, и подгоните его вон туда. Я скажу Джеку, крановщику, что вы следующий. И знаете что, ваше преподобие? Если еще какие демоны ваш транспорт одолеют, вы его пригоняйте прямо сюда, мы их тут разделаем под орех, так что мало не покажется. За ту же цену.
— Благослови тебя Господь, сын мой, — с жаром проговорил Дэниел, простирая к нему руки. — Да снизойдет на тебя Река Света.
Дэниел с улыбкой наблюдал, как магнит с лязгом подхватил его грузовик, покачивающийся на рессорах. Трос натянулся, грузовик оторвался от земли, на хромированных боках сверкнули солнечные лучи, и кран понес его к прессу, точно вытащенную из воды рыбу. Магнит отпустил его, грузовик упал в пресс, ветровое стекло разбилось. Потом пресс с присвистом выдохнул, раздался скрежет сминаемого металла, и грузовик вместе со всем своим содержимым превратился в сверкающий четырехфутовый куб.
«Вот ведь метафора концентрации», — насмешливо подумал Дэниел, борясь с желанием применить такой же пресс к собственному рассудку. Он воздел руки к небу и радостно возопил:
— Свободен, да будет благословен Свет, свободен!
Он перекинул узелок через плечо, подобрал чемодан и сумку для боулинга. Сумку он попробовал на вес, представляя, как горит внутри Алмаз:
— Ну, как тебе? — пробормотал он Алмазу. — Хорошо быть свободным, а? Только мы с тобой, мы двое, ничего, кроме плотного неистового света, нерушимого, как камень, неукротимого, как огонь. Законный брак, а?
Дэниел подумал, что забавно бы было подарить Алмазу бриллиантовое кольцо, и начал неудержимо хихикать. Все равно, что подарить Венере в качестве подвенечного убора крысиный хвост.
Все еще хихикая, он прошел через ворота, повернул на запад и встал на дороге, подняв большой палец. Повспоминав, он вдруг понял, что не был с женщиной с тех пор, как путешествовал с Бобби — то есть больше года. С Жаном Блёром вся энергия уходила на прочие личности, а после Жана — на исчезновения, на то, чтобы стать ничем. Он вспомнил, что после первого исчезновения ему пришло в голову: теперь-то он сможет с одной женщиной дважды — но потом он забыл об этом. Однако тело не забыло. Сквозь него струились буйные потоки. Он не удержался от слез, когда Уолли сказал, что любит свою жену. Он явно перешел границы необходимого, когда в красках и в лицах описывал охваченных похотью юных дев. Супружество. Союз. Он был так возбужден, что чувствовал тепло Алмаза на бедре — во всяком случае, так казалось. Он положил руку на бедро, расправил плечи, сделал глубокий медленный вдох, закрыл глаза. Он попытался представить горящую спираль как женщину, увидеть ее лицо, различить в пламени ее тело, почувствовать, как она открывается ему, ощутить, как под его ладонью бьется ее сердце, и оба они купаются в свете.
Его окликнул мужской голос:
— Эй, парень, ты спишь или и вправду ждешь, чтобы тебя подвезли?
Неподалеку от него остановился старый «форд» с платформой, пыльный и раздолбанный, — и видимо, остановился уже давно. Он его даже не заметил. Низенький, с блестящим лицом водитель натянул ковбойскую шляпу по виду еще старше грузовика и повторил:
— Так что, парень, едешь или как? Могу подбросить до Джунипера, если туда несет твою ветку.
— Это что значит? — удивился Дэниел.
— Старый горный жаргон, еще от бобрятников. Означает, что тебе туда надо позарез, там для тебя земля обетованная.
Секунду Дэниел раздумывал, не стоит ли отказаться и подождать женщину. Ему хотелось побыть с женщиной. Но старый ковбой, кажется, мог рассказать что-нибудь полезное. Дэниел подхватил чемодан и сказал:
— Еду.
БЛОКНОТ ДЖЕННИФЕР РЕЙН
какое-то апреля (седьмое? девятое?)
Сколько километров с прошлой ночи. Я только что добралась до Рено, и все не так уж плохо, но и не сказать, что хорошо — наверное, это нормально, быть «сдержанной» и «взрослой», но я этого совсем не умею, и потому на меня напала хандра. Не депрессия, доктор, учтите — просто хандра. Легкая послеродовая хандра, опьянение свободой прошло, восторг поулегся, волнение поутихло, и начались первые свободные будни. Быть в бегах — это тяжело.
Во-первых, мучают материнские тревоги. Прошлой ночью в подсобке Мия проснулась с криком. Ей приснился кошмар — будто в темноте на нее падают огненные змеи, и от их прикосновения она превращается в камень. Я не могла ее успокоить. Я укачивала ее несколько часов, мурлыкала колыбельные, но она все всхлипывала, пока — от нахлынувшей беспомощности — мне не захотелось придушить ее, чтобы она замолчала. Этого я, конечно, не сделала, просто оставила ее реветь там на соломе, а сама вышла посмотреть на луну и звезды. Я стояла там, пока не остыла настолько, чтобы снова вернуться внутрь, взять ее на руки и слушать ее рев. Я перестала понимать ее страхи; они стали слишком сложными. Мне остается только любить ее и надеяться, что она поправится. Все женщины страдают и исцеляют себя по-разному.