Банный день Ася отложила до выздоровления. Замотав голову большим, ещё маминым, полотенцем и закутавшись в теплый халат, она устроилась на кровати с чашкой горячего чаю и зачитанной самиздатовской книгой, которую вчера, напирая на сочувствие к себе, больной-беспомощной, выпросила у мужа Валентины, Юры Володина, на один день и под честное слово не слишком рекламировать. Душа компании, балагур и гитарист, он имел весьма обширный круг общения, в том числе и около-диссидентский.
Ася осторожно перелистывала тонкие желтоватые страницы, с замиранием сердца глотая бледные, напечатанные на машинке строки. Было немного конфузно: оттого, что она читала запрещённую книгу, от неверия в то, о чём повествовал автор, и потому что это было правдой. Она отложила книгу, когда от слабости закружилась голова, а в комнате стемнело, словно снаружи на окно накинули тонкое серое покрывало. По оконному стеклу застучали, потекли струи дождя. Ася откинулась на подушку, думая о том, что Смолич мог бы сыграть роль главного героя книги, что нужно успеть прочитать до завтра, и что у Лёни Акулова не слишком хороший вкус, раз он выбрал Лариску — или она его выбрала, что тоже вполне вероятно. Мысли о Лёне стали какой-то обыденной составляющей, о которой необходимо помнить, потому что всё равно не забыть.
Слабость взяла своё, и Ася задремала, прижалась щекой к прохладной подушке, обняла книгу, забралась под одеяло, погружаясь в приятный, почти счастливый сон, из которого была вырвана резким стуком. Села на кровати, стук повторился, дверь открылась, противно заскрипев — не помогало подсолнечное масло, которым были щедро политы старые петли, — и нетерпеливый гость вошёл, остановился на пороге, открыв своим явлением немую сцену.
— Привет, — сказал Лёня Акулов. — Я тут… ворвался, извини, если что.
— Привет, ничего, проходи, — Ася засуетилась, вскочила с кровати, книга упала на пол, раскрылась, обнажив потертые страницы.
Лёня наклонился, поднял, взглянул на самодельный переплет.
— Ого, читаешь самиздат?
— Да, вот… читаю… — Ася совсем смутилась — мало того, что он снова застал её в разобранном виде, так ещё и за чтением запретного плода.
— Нравится?
— А ты читал? — спросила она.
— Нет… эту нет, — махнул он головой, подавая книгу.
Она взяла её, повертела в руках, положила на стол. Узел закрученного на голове полотенца развалился, оно сползло на плечи. Ася сбросила полотенце на спинку стула и поправила еще влажные волосы, поймав на себе Лёнин взгляд, от которого стало не по себе. В последний раз так или примерно так на неё смотрел курсант нахимовского училища, с которым она целовалась в холодном тамбуре поезда Ленинград — Рига. Дело было в марте, когда они с Лёлей экспромтом поехали в Пушкинские горы. Места в вагоне достались боковые, а соседями оказались курсанты, едущие на практику в Ригу. Это был кураж, короткий, на три часа от Питера до Пскова, с весёлой болтовней, глотком водки, поцелуями и быстрым прощанием. Парень даже написал Асе письмо, которое она без колебаний порвала — ведь у неё уже были далёкий Георгий Смолич и безответный Лёня Акулов, который сейчас так внезапно оказался рядом.
«Не забудь — он спит с Ларкой», — напомнила себе Ася, словно это могло помочь — и не помогло, — беспринципное нутро противно замирало и ёкало.
— А Ларисы здесь нет, — сказала она, отворачиваясь от синего взора.
— Я, собственно, не к Ларисе.
— А зачем? — поинтересовалась она.
Оставалось только кокетливо улыбнуться.
— Навестить больную, — заявил он.
— Неужели?
Это краска смущения ударила в лицо или снова поднялась температура?
— Пробегал мимо, подумал…
— … что оставил здесь свой магнитофон… — продолжила Ася. — Вот он, в целости и сохранности. Спасибо.
— Как это ты всегда всё знаешь?
— Я не всегда всё знаю, я ничего не знаю, потому что ты меня совсем не знаешь, — Ася выдала абракадабру, проклиная себя за косноязычие и глупость.
— Стоит узнать получше? — спросил он.