Этого события ждали. Свадьба Нарциссы окончательно обеляла эту ветвь Блэков, запятнанную скандалом после побега Андромеды с тем мерзким грязнокровкой: раз уж сам лорд Абраксас Малфой, известный традиционалист и чистоплюй, не побрезговал связать наследника с младшей дочерью Сигнуса Блэка, для остальных не оставалось повода задирать в присутствии Сигнуса и Друэллы носы. Тётушка Дру ждала этого с таким горячим нетерпением, с которым, казалось, не ожидала чуть больше года назад свадьбы старшей дочери.
Самому Эвану, однако, на перипетии отношений-уважений среди старшего поколения было плевать. Он шёл на этот приём не только и не столько как кузен невесты, однажды глава семьи Розье, но как молодой чистокровный маг, которому осточертела наглость грязнокровок. Которого кузина — другая, получше сегодняшней легкомысленной невесты — обещала представить человеку, способному изменить мир.
Приём проводили в Малфой-мэноре — утончённом поместье, которому место скорее в пригороде Парижа, чем в Уилтшире; огромными окнами, морем света и белыми розами (Мерлин, они повсюду!) поместье напоминало дома французских родственников Эвана, у которых его заставили несколько раз гостить. Отвратительные воспоминания. Лучше бы свадьбу устроили у Блэков или в мрачном Лестрейндж-холле.
К слову о: стоило войти в гигантский бальный зал (столько пространства следовало расходовать только под тренировки!), Эван выцепил взглядом в толпе Беллатрису. Она стояла рядом с Рудольфусом, но совершенно не смотрела на него: крутила кудрявой головой, то и дело привставала на цыпочки, ища кого-то в толпе. Эван решил, что его, и, отставив Лисанну на попечение уже потянувшегося к шампанскому отца, решительно направился к кузине через зал.
Пробираясь через созвездия гостей, Эван наблюдал, замечал.
Раскатистый смех помог определить местонахождение Альфарда Блэка, родного дяди Беллы и Цисси. Тётушка Дру выделяла его среди других Блэков-родственников, Эван же на дух не переносил: слишком громким, непосредственным и беспечным был этот старый дурак. Кроме того, он обожал идиота Сириуса, а тот боготворил Альфарда — вот и теперь нёсся к любимому дядюшке через зал, едва не сшибив болезненную миссис Крауч. Взгляд, которым проводил Блэка её отпрыск, был так ярок, что Эван подумал: достанься Барти хоть крупица родового таланта к проклятиям от мамаши-Гринграсс, лежал бы Сириус уже замертво. Жаль, что Барти наследственность обделила.
Ещё менее уместно, чем громкие и беспечные Альфард и Сириус Блэки (но право слово, сколько им ещё позволят пятнать честь рода?) выглядели Поттеры. Эван приметил их только потому, что Брайан Поттер — эта дрянная шавка Правопорядка, посмевшая ему, Эвану Розье, читать нотации из-за грязнокровки! — смотрел на Эвана с тех пор, как Розье вошли. Его родители, Карлус и Дорея, вели себя достойно, но держались на расстоянии от остальной публики. Хорошо хоть они знают своё место! Ещё бы своего щенка научили!
Эван поймал себя на мечтании: вот бы собрать Альфарда и Сириуса, этого Поттера — и прогнать через сад, придавая ускорение заклинаниями! Вот смеху бы было, да и наука! А если бы это застал Он…
Что-то Эвану подсказывало, Он не был бы против.
— Беллатриса, Рудольфус, — довольно-таки церемонно поздоровался Эван, наконец добравшись до родственников.
— Эван! — Белла даже перестала высматривать кого-то в толпе: повернулась к Эвану, заключила его в объятия. — Рада тебя видеть! Ты так вытянулся за это лето!..
Эван едва удержался от того, чтобы поморщиться: слишком оживлённый щебет обычно более сдержанной кузины ему докучал. Казалось, не ему одному: Рудольфус скривился и, не глядя на Эвана, отошёл к своей семье. Его француженка-мать прикладывалась к бокалу с шампанским, отец вёл беседу с Яксли и Фоули. Рабастан, этот лживый любитель грязнокровок, стоял рядом с отцом на удивление смирно, глаз не поднимал, не встревал в разговор, как и полагалось малозначимому младшему отпрыску рода. Неужто Келвин Лестрейндж наконец взялся за кнут и научил младшего сынка, метившего в предатели крови, уму-разуму? Давно пора!
К слову о вещах, чей срок давно пришёл. Эван пристально посмотрел на кузину.
— Белла…
— Я помню своё обещание, — она мигом посерьёзнела, тёмные глаза озарились светом. — Я тоже ждала этого дня, Эван.
Едва удержав себя от того, чтобы хмыкнуть, Эван кивнул и отвернулся. Очень сильно он сомневался, что так называемое «ожидание» кузины могло хотя бы сравниться с гейзером разъедающего предвкушения, бурлившего в его душе.
И тогда, будто бы отвечая потаённым желаниям Эвана, появился Он.
Никогда прежде Эван его не видел, но моментально узнал. Это просто не мог быть кто-то иной.
Его волнующее присутствие ощутилось даже раньше, чем маг вошёл в зал — все его почувствовали и, напрягшись, повернулись к дверям. Он вошёл в вопиюще огромный, гротескно изящный бальный зал без спешки, скользяще — как в дуэли бы маневрировал, обходил, запугивая, врага. На нём была простейшая чёрная мантия, но ощущалась она дороже, чем одеяния всех Малфоев и Блэков в зале вместе взятых — потому что прикасалась к плечам гиганта.
Только когда перед глазами зарябило, Эван осознал, что затаил дыхание.
Тёмный Лорд был совершенством.
В нём не было фальши, ядовитого оскала сквозь светскую улыбку. В нём не было раболепия, навязанного приличиями уважения к любому, у кого родословная хоть на узел длиннее. Говоря начистоту, в нём было мало чего помимо силы, завораживающего Тёмного могущества, принуждавшего уважать его даже лордов.
Но больше всего Тёмный Лорд отличался от любого присутствующего взглядом. Потому что он видел больше любого присутствующего; зашёл дальше любого из них.
Когда он начал своё шествие по залу, Эван едва не сорвался с места, как совсем недавно Сириус Блэк при виде дядюшки. Белла удержала от этой глупости:
— Терпение. В своё время, — а у самой скулы пылали, а грудь вздымалась часто, как перед дуэлью.
Появления Тёмного Лорда ждали. Оно было едва ли не важнее, чем слияние Блэков и Малфоев в скреплённом кровью союзе. Ведь страна шла под откос.
Сам Эван не видел лучшие времена, но слышал о них от тётушки Дру. То были времена до Гриндевальда — до того, как его движение подняло голову в Европе и едва не погребло её под собой. Тогда главенство чистокровных воспринималось как норма, единственный верный порядок вещей. Были лорды, были уважаемые роды — и именно они вели страну, регулировали политику, устанавливали, какой будет жизнь. Мир был упорядочен и понятен, он функционировал идеально.
А затем грянул Гриндевальд.
Как и почему он решил, что все маги — братья? Зачем отринул идеологию, которая держала магический мир на плаву веками? Из-за этого идиота всё начало сыпаться на глазах; рушились столпы общества. Гриндевальд провозгласил, что чистокровные и грязнокровки равны — и обратил первых против себя, притянул вторых. Но магловских отродий больше — поэтому война и вышла такой кровавой.
И пусть чистокровные победили в ней (никто не говорил «чистокровные», впрочем; чаще использовали «противники Гриндевальда», если вовсе не «консерваторы»), войну магловские отродья использовали как плацдарм для продвижения идей своей равности настоящим магам. Это стало возможно только из-за Дамблдора: из-за того, что именно он нанёс решающий удар по Гриндевальду. Победи в той дуэли чистокровный маг, грязнокровкам в обществе слово бы не давали ещё лет как минимум сто. А Дамблдор, этот хитрый старый маглолюбец, поддерживал уравнивание магловских отродий в правах с настоящими магами. Не так ярко и разрушительно, как Гриндевальд, но сути это не меняет. Чистокровные делали, что могли, но выступать жёстко, агрессивно загонять грязнокровок обратно на их законное место в низу социальной лестницы — рисковать спровоцировать новую войну.
Эван не боялся такого поворота событий, как, он знал, и Белла, и Рудольфус, и ещё многие молодые чистокровные маги. Боялись их деды и родители, в руках которых — пока — и сосредоточена власть.