Спустя пару секунд ее старания увенчались успехом.
Юрист из Сан-Франциско.
Быть не может, что это тот самый человек из ее прошлого. Однако надо позвонить и выяснить. Надо убедиться.
— Фрэнк Миллей слушает.
На мгновение слова застряли у Люси в горле. Но, испугавшись, что Миллей просто повесит трубку, если она так и будет молчать, девушка взяла себя в руки и заговорила:
— Это вы были художником в Нью-Йорке?
Теперь замолчали уже на том конце провода.
— Не то чтобы художником. Просто рисовал. Да, это я. Прошу прощения, — нерешительно прибавил мужчина, — секретарша назвала ваше имя, но я…
— Люси. Люси Делри. Я была маленькой тогда…
— О боже, — выдохнул Миллей. — Маленькая Люси. Ну конечно. Сколько вам тогда было?
— Семь. А сейчас мне тридцать.
— Тридцать? Господи, это невероятно.
— Вовсе нет, если вам сейчас около пятидесяти. Должно быть так.
Люси не смогла сдержать приглушенный нервный смешок. Это был его голос. Она бы узнала его где угодно. Разве что он приобрел непривычную серьезность, некую взрослость, что, очевидно, было связано с его нынешним родом занятий.
— Так вы теперь юрист? — осведомилась она.
— Только последние двадцать лет, — уточнил Миллей. — Вау, Люси. — Казалось, он не знает, как себя вести. — Вы искали меня?
— Ну, в общем, да. В Google.
— Но… чем вы занимаетесь? Где вы?
— Я дома, все там же, в Нью-Йорке. Я… э-э-э-э… — Не так-то просто было объяснить, чем именно она занимается. — Я фотограф, — сообщила она наконец.
— Ну хоть кто-то по-прежнему причастен к искусству, — обрадовался Миллей и после затянувшейся паузы неуклюже промолвил: — Приятно слышать.
— Э-э-э-э… да.
На минуту воцарилась тишина, затем Люси неожиданно для самой себя произнесла:
— Послушайте, мистер Миллей.
— Просто Фрэнк, хорошо?
— Хорошо, Фрэнк. Так получилось, что на следующей неделе я еду в Сан-Франциско по делам. Давайте встретимся? Может, позавтракаем или еще что? — Почувствовав в его молчании нежелание, Люси поспешно продолжила: — Я не буду винить вас, если вы откажетесь. Но вы не подумайте ничего такого. Я не какая-то там вертихвостка и не стану донимать вас звонками или еще как… Просто я до сих пор не могу забыть, какое впечатление производили на меня ваши картины. Стоит мне вспомнить о них, и снова всплывают те ощущения. Это… это так много для меня значит. Понимаете, я уверена, что должна вас увидеть.
На этот раз молчание затянулось надолго, затем Миллей сказал:
— Я женатый человек, и у меня трое детей. Вряд ли моя жена…
Он не закончил фразу.
— Пожалуйста, — настаивала Люси. — Ей не нужно знать. Но это так важно. Мы должны пообщаться, только и всего.
— Кстати, Люси, я ведь больше не рисую. Двадцать лет не притрагивался к кисти.
— Нет, тут другое. Дело лично в вас, в том, каким вы были. — И, запутавшись в собственных мыслях, Люси прибавила: — И не только в этом.
— Пожалуй, нет, — сомневался Миллей. — Нет.
Он затих, и, когда наконец заговорил, голос его существенно изменился: в нем отчетливо сквозила эта «взрослость».
— Ладно, я выкрою время. Когда вы прилетаете?
В последующие пять дней Люси не спалось.
Буйство красок с картин Фрэнка Миллея настойчиво проникало в сны и раз за разом будило ее. Чаще всего ей снилась та полоска воды холодного грязно-синего цвета под холодным небом, и она просыпалась. Как ни странно, в поту. Испытывая вожделение.
Во сне действие всегда происходило в одном месте: в комнате Миллея без единого окна. Помещение представлялось Люси чревом, заключенным в холодную грязно-синюю оболочку, — река, как он изображал ее на картинах, бежала и бежала по стенам над кроватью.
Только сон не имел смысла. Люси никогда не была в спальне Миллея. И никогда не видела его кровать.
Но какая-то причина должна была существовать.
Последний сон отличался от предыдущих. Вначале она ощутила то ли запах плесени, то ли сырой земли или животного и заметила яркий свет в конце темно-зеленого туннеля. Она повернулась, прошла через красную дверь и внезапно очутилась в грязно-синей комнате Миллея. Люси почувствовала, как трутся друг о друга ее оголенные бедра, и обнаружила, что на ней нет и следа одежды. Она стояла на каком-то золотом ящике, а Миллей писал ее, хотя Люси видела лишь торчащую над холстом голову художника. У него была светлая борода, и она почему-то выглядела мокрой. Он без умолку тараторил; его низкий голос, казалось, отдавался эхом в ее костях, так что Люси ощущала слабость в теле. Обойдя картину, он приблизился к ней. Пах он точно так же, как пахли другие, и Люси узнала запах семени. Одет Миллей был в цветастую оранжевую футболку, но ни брюк, ни белья на нем не было. Поскольку Люси стояла на ящике, лица обоих находились почти на одном уровне, и он смотрел ей прямо в глаза, в то время как его рука оказалась у нее между ног. Она взглянула вниз: с пениса художника капала какая-то грязно-синяя жидкость, и он начал рисовать ею прямо на теле Люси. Мазок за мазком.
Рыдая, она проснулась; ее тело сотрясалось в оргазме.
Наконец она все вспомнила.
Теперь было ясно: она на пути к выздоровлению. Если раньше память отказывалась перед ней раскрыться, то теперь прошлое донимало ее, словно ноющий зуб. Оно оказалось достаточно болезненным и еще дважды доводило Люси до слез, но, по крайней мере, она начала что-то чувствовать. И уже собиралась позвонить доктору Сноу и поделиться новостями. Пусть даже она испытывает негативные и болезненные эмоции, но это неизбежная плата за возвращение к нормальной жизни. Однако Люси понимала, что излечилась не до конца. Для полного выздоровления надо было совершить еще одно, последнее убийство. Убить человека, который погубил ее много лет назад.
Фрэнк Миллей был категорически против визита Люси в его офис. Он сообщил по электронной почте, что заказал на час дня столик во вьетнамском ресторане «Косая дверь» на фамилию Йорк. Это потрясающее местечко найти было нетрудно, оно располагалось в недавно отремонтированном здании Ферри-билдинг [63]в начале Маркет-стрит. Миллей написал ей, что в этом ресторане в назначенное время обычно не бывает его коллег. С легким трепетом Люси отметила, что он уже боится разоблачения. Боится даже, что их просто застанут вместе. Немного поразмыслив, она отыскала три причины, почему Миллей, несмотря ни на что, согласился с ней встретиться: он попытается объяснить, почему так поступил много лет назад, станет умолять о прощении или же попробует выведать, как она собирается его шантажировать.
Но Люси хорошо изучила пятидесятилетних мужчин. Раз уж она сама проявила инициативу, несмотря на то, что он сделал с ней, Миллей ни за что не заподозрит ее истинных намерений. Он решит, как бы ужасно это ни звучало, что Люси до сих пор влечет к нему. Что ж, она все записала, а в номере отеля «Четыре сезона» в паре кварталов отсюда ждут своего часа камеры и микрофоны.
Она подготовилась.
Люси вошла в ресторан за двадцать минут до назначенного срока и заняла место за столиком в углу. На ней была черная юбка с разрезом, туфли на низких каблуках и обтягивающая красная шелковая блузка. Бюстгальтером девушка пренебрегла. День выдался нежаркий, и в ресторане также было прохладно. Люси доставляло удовольствие следить за реакцией мужчин — ни один из них не мог хотя бы украдкой не взглянуть на ее торчащие под тканью блузки соски.
Когда на пороге возник Фрэнк Миллей, она моментально узнала его, хотя выглядел он теперь как типичный преуспевающий юрист: чисто выбритый, с короткой стрижкой, в костюме-тройке. Он был все так же элегантен, все так же красив, хотя волосы уже тронула седина. По-прежнему притягивало взоры мужественное лицо с решительной челюстью. Когда он приблизился, Люси увидела, что темно-голубые глаза бывшего художника сохранили свою магическую силу и могли легко пленить особу женского пола. Но не ее. Против нее они были бессильны.
63
Ферри-билдинг — здание морского вокзала, от которого отходят паромы, курсирующие через залив Сан-Франциско. Там же находится крупный торговый центр.