Ему вспомнился один день, когда он зашел в ее комнату. Он постоянно наведывался туда и ползал на четвереньках по полу в поисках фетишей: оброненного состриженного ногтя или пары лобковых волос. Больше всего он любил реснички — не только за их серпообразную форму, но и потому, что они представлялись чем-то исключительно интимным; он почти чувствовал биение ее сердца, когда клал на кончик пальца крохотный волосок. Она словно скрывалась в ресничке, как заточённый в волшебную лампу джинн, чтобы на веки вечные быть рядом.
Он собственными руками смастерил небольшую шкатулку из красного дерева со скошенными гранями и углами и положил туда сделанную во время медового месяца фотографию Лили размерами восемь на десять. Глаза ее казались чуть влажными, за нимбом волос виднелись размытые ветви балийской пальмы, похожие на тжак — местную птичку с лицом как у человека. В эту же шкатулку он складывал и сделанные в комнате жены находки; некоторые из них отбрасывали неясные тени на лицо с фотографии.
Но в тот день он обнаружил нечто совсем другое: маленький клочок бумаги с непонятным значком. Вероятно, это была часть записки, но никак не на английском и, если уж на то пошло, ни на одном из языков, использующих латиницу. Больше всего значок напоминал руну — старинную и потому нечитаемую. Если прежде его подозрения были неотчетливыми, то теперь они стали обретать форму.
В некоторых отношениях Лили была само совершенство, и это совершенство озадачивало больше всего, если предположить, что она притворялась. Но она действительно была великолепной женой и матерью. Она готовила вкуснейшие обеды, в постели проявляла чудеса изобретательности, всегда была рядом, когда Кристофер болел или ему просто было плохо, всегда была так добра к подружкам сына, что те продолжали общаться с ней уже после того, как расставались с Кристофером. Лили никогда не жаловалась, если мужу надо было куда-то уехать по делам, и была благодарна ему за подобное отношение к ее собственным поездкам.
Внешне все было благополучно, жизнь текла именно так, как должна. Но ничто не идеально в мире, и, как быстро понял его сын, счастье недолговечно, подобно цветку на вишневом дереве. Да он и сам считал, что счастье обманчиво.
Взять, к примеру, секс. Да, во время учебы в колледже он менял подружек как перчатки, но причиной его непостоянства была вовсе не неудовлетворенность в сексуальном плане. К сексу он был равнодушен. Он просто искал. Поначалу он и сам не мог в себе разобраться, понимал только, что каждая новая девушка его разочаровывает, и каждая по-своему. Позднее его озарила догадка, что он ищет собственную тень, своего рода антипода, который обладал бы теми качествами, каких ему самому не хватало.
То, что вытворяла в постели Лили, напоминало искусные эротические ритуалы. Неудивительно, что он испытывал неземное удовольствие, без которого со временем уже не представлял жизни. Позже он с горечью осознал, что тем самым Лили крепко-накрепко привязала его к себе.
Как только он разглядел наконец истину за глянцевым фасадом, все переменилось. Лили, как выяснилось, работала в Агентстве — но не в агентстве недвижимости Филдстоуна и не в пиар-агентстве Марча и Массона (в последние годы). Точнее, она числилась в конторе Филдстоуна, а затем у Марча с Массоном, но обе фирмы принадлежали Агентству и им управлялись. Это были точно такие же искусно имитирующие реальность декорации, каких он сам создал десятки.
В дверь номера кто-то тихонько поскребся. Он повернулся, чтобы посмотреть судьбе прямо в глаза, будто это объектив камеры. Пускай они входят. Его враги. Теперь он готов их встретить, ведь когда они проникнут в номер, то найдут там Гарольда Мосса или Макса Брандта. Ничто для него уже не будет иметь значения, а вот его враги здорово разочаруются. Его самого больше нет, он исчез, растаял, словно свеча на жаре.
На чем он остановился? Ну да, Лили. Конечно Лили. Его альфа и омега.
— Я знаю, чего ты хочешь, — сказала она, когда их отношения только начинались.
И была права: она видела его насквозь, до самой сердцевины. Пустой сердцевины. Собственно, он убежден: она и вышла за него именно потому, что внутри у него была пустота; она могла сделать из него идеального любовника. Она могла вывернуть его наизнанку и обратно, могла лепить из него все, что угодно.
Спустя годы он как-то спросил жену:
— Чего ты хочешь от меня?
Была ночь, они лежали в постели, обнаженные и мокрые после акробатических упражнений. Лили все еще сидела на нем верхом и не желала слезать. За окном стояла тишина. Так было всегда, когда они занимались любовью, — будто все остальное вокруг переставало существовать.
— Мне казалось, это вполне очевидно. Я люблю тебя.
Она обманывала, но, наверное, не в первый раз. «Не смотри на меня так, у меня от этого мурашки по коже». Или как она говорила, пока он гримировал ее, пока убивал ее: «Ты ничто для меня. Мне все равно, живой ты или мертвый». А потом, возродившись на сцене, она кидала взгляды за кулисы, туда, где, как она знала, он имел обыкновение стоять во время каждого представления, и улыбалась.
Актеры, конечно, все большие мастера создавать свой мир, но ложь… нет, это совсем другое. Сейчас, по прошествии стольких лет, в другой уже жизни, когда он в номере изнывает от жары — хотя по календарю сейчас зима, — ему кажется, что Лили пристрастилась врать точно так же, как другие могут пристраститься к героину или кокаину. Он подозревал, что жена получала кайф от своей лжи. Нет, не подозревал — знал, поскольку, формируя личность мужа по собственному разумению, Лили раскрывала и всю свою подноготную; он изучил жену так же хорошо, как и она его.
Возможно, именно этим она все и погубила — нет, не самим фактом лжи, а тем, как лгала. Когда характер лжи изменился, совсем незначительно, но очевидно, он это уловил. Однажды Лили отправилась в одну из своих «деловых» поездок, и он проследил за ней до сельской глуши посреди штата Мэриленд. Там он видел, как она сунула что-то в разукрашенный скворечник, прибитый к кривому деревянному столбу. Лили тут же уехала, а он остался. Через двадцать минут появилась машина. Вышедший из нее человек направился прямо к столбу и вытащил из тайника то, что спрятала Лили. Этого человека он несколько раз щелкнул кнопкой цифровой камеры с десятикратным увеличением.
Снимки он отнес людям из Агентства, и те сразу же пришли в заметное возбуждение. Затем он показал им найденный в комнате Лили клочок бумаги с непонятным знаком.
— Это не руна, — сообщили ему люди в Агентстве и забеспокоились еще сильнее. — Это буква арабского алфавита.
Он просыпается в темноте и мгновенно вскакивает с постели, поскольку в полной тишине слышит громкое сопение — как будто прямо за дверью находится большая, враждебно настроенная собака. Когда же он умудрился заснуть? Никак не вспомнить, да это все равно не имеет значения. Минуты бегут и бегут, но на дворе еще глухая ночь.
Сунув руку под подушку, он смахивает водяного жука с вороненого дула полуавтоматического пистолета, который многие годы служил ему верой и правдой. На рукоятке ряд засечек — каждая означает человека, сраженного выстрелом из этого оружия. Таким образом, люди, убитые им, всегда рядом, как и любовницы, в которых он разочаровался. Таким образом, он может подтвердить свой рассказ о местах, где ему пришлось побывать, перед тем как очутиться в этой дыре. Кому-то подобный ход мыслей покажется извращенным, даже алогичным, но он-то никогда не опускался до рассуждений на тему, есть ли хоть капля логики в его убеждениях.
Хотя в этом нет нужды, он еще раз проверяет пистолет — тщательный уход за оружием всегда составлял предмет его гордости. Вся обойма на месте. Он достает запасную, кладет в левый карман и еще одну — в правый, чтобы наверняка.
Вдруг комната наполняется шумом, дверь начинает ходить ходуном. Он бросается к окну и открывает жалюзи. Едва не ослепляя, в комнату врываются мириады огней ночного Буэнос-Айреса. Он забывает о своем решении оставаться в номере и настежь распахивает окно. За крошащимся бетонным выступом проходит металлическая пожарная лестница, и он, оттолкнувшись ногами, перебирается на нее. Шум в комнате становится оглушающим. Не оборачиваясь, он быстро взбирается по ступенькам, задыхаясь, но не задерживаясь даже на секунду, чтобы посмотреть на распростершееся над головой ночное небо или высящиеся вдали темные горы. Когда он оказывается на крыше, то первое, что видит, — это раскинувшийся внизу блестящий океан. Волны накатывают на изогнутый дугой песчаный берег, который цветом и формой здорово напоминает реснички Лили.