— Не беспокойся, — сказала она, — реветь здесь никто не собирался.
Я вытянул из пачки салфетку; беззвучно высморкавшись, она нервно убрала с лица налипшие волосы.
— Я, вообще-то, собиралась уйти до того, как ты вернешься. Не хотела встречаться.
— Но потом, я вижу, раздумала?
— Вовсе нет. Просто… расхотелось куда-то еще идти. Но ты не волнуйся, я уже ухожу.
— Да ладно… Кофе хоть выпей.
Под сводку дорожно-транспортных происшествий я отхлебнул кофе, затем взял ножницы и вскрыл два пришедших конверта. В одном — извещение из мебельного магазина: скидка цен на 20 процентов при покупке в такой-то срок. Во втором оказалось письмо, читать которое не хотелось, от приятеля, вспоминать о котором желания тоже не было. Я смял конверты, бросил в корзину с мусором и принялся догрызать остатки галет. Она, не отнимая губ от чашки, стиснув ее в ладонях, точно пытаясь согреться, пристально наблюдала за мной.
— Там салат в холодильнике…
— Салат? — Я поднял голову и уставился на нее.
— Помидоры с фасолью. Других не было. Огурцы твои испортились, я выкинула…
— М-м-м…
Я достал из холодильника большую салатницу из голубого окинавского стекла и вылил туда остававшиеся в бутылке пять миллиметров приправы. От помидоров с фасолью осталась одна сплошная озябшая тень. Вкус отсутствовал напрочь. Вкуса также не оказалось ни в галетах, ни в кофе. Видимо, из-за яркого утреннего света. Утренний свет вечно все разлагает на составные. Я извлек из кармана сигареты, смятые в кашу, и прикурил от спичек, происхождение которых не помнил. Сигарета захлюпала при затяжке, как высыхающий мыльный пузырь. Сиреневый дым растекся в утренних лучах абстрактными узорами.
— Я ездил на похороны. Потом все закончилось — поехал на Синдзюку, пил до утра в одиночку…
Откуда-то в комнату прокралась кошка, протяжно зевнула и игриво прыгнула к ней на колени. Она запустила руку в шерсть и несколько раз почесала кошку за ухом.
— Не объясняй ничего, — сказала она. — Это уже меня не касается.
— А я ничего и не объясняю. Так… болтаю о чем-нибудь.
Она чуть пожала плечами, и шлейка лифчика исчезла, утонув в вырезе рукава. На лице ее не было ничего, что я бы назвал выражением. И я вспомнил картину, которую видел когда-то давно — фотографию города, опустившегося на дно моря.
— Мы знали друг друга раньше. Хотя и не очень близко… Вы не были знакомы.
— Вот как?…
Кошка на ее коленях потянулась, вытянув лапы во всю длину, и с легким шипением выпустила воздух из легких.
Я молча смотрел на огонек сигареты.
— От чего смерть?
— Сбило машиной. Переломы в тринадцати местах.
— Женщина?…
— Угу.
Закончилась семичасовая сводка дорожно-транспортных происшествий, и по радио вновь забренчал незатейливый рок-н-ролл. Она поставила чашку на блюдце и посмотрела мне в глаза.
— Интересно… Я умру — ты так же напьешься?
— Пил я вовсе не из-за похорон. Ну, разве что, первую пару рюмок…
За окном разгорался новый день. Новый и жаркий день. В окошке над раковиной заискрился далекий пейзаж — сбившиеся в кучку небоскребы. Сегодня они сияли гораздо ярче обычного.
— Выпьешь прохладного?
Она покачала головой.
Я достал из холодильника банку колы и выпил залпом до дна.
— Девчонка, которая давала кому угодно… — сказал я. Словно соболезнование выразил: «При жизни усопшая вечно спала с кем попало…»
— А это зачем мне рассказывать? — спросила она.
Зачем? Я и сам не знал.
— Так, и что из этого?.. Прямо-таки всем подряд?
— Ну да.
— Но тебе-то — дело другое, не так ли?
Ее голос вдруг странно звякнул жесткими нотками. Я поднял глаза от тарелки с салатом и сквозь ветки засохшей герани посмотрел ей в лицо.
— Почему ты так думаешь?
— Ну, не знаю, — очень тихо сказала она. — Ты совершенно другого склада.
— Другого склада?
— У тебя такая особенность… Как в песочных часах. Когда весь песок высыпается, обязательно кто-то их переворачивает — и все сначала…
— Что, действительно?…
Ее губы дрогнули в странной полуулыбке — и сделались вновь бесстрастными.
— Я пришла за вещами… Пальто зимнее, шапка и все остальное. Я там собрала все в ящик. Будут руки свободны — донеси до рассылки, ладно?