Перо бежало все прытче, буквы, теснясь и толкаясь, выстраивались в строку.
Может, только по нашему упрямству мы, гремы, не перевелись еще на свете. Он-то винит во всем себя, вот в чем дело. Трясется над всякими «если бы да кабы», как наседка над яйцами. Если бы он исключил Морла из Университета, едва учуяв, что тот замышляет. Если бы доверил Кадрелю Четыре устройства Амулета. Если бы раскусил козни оборотня Меллуокса. Гоняет себя этими «если» по кругу, пока сам себе на спину не налетит. И всем только хуже. Сплошные колючки, как говаривала моя почтенная старушка.
Так что, если я позволю ему и дальше нудеть, мы ввек не закончим. Он как ударится в Отступления Глобальные и Отступления Незначительные, и клятую Обратную Риторику, и Примечания, и Приложения, как в Гроссбухах пишут, так мы и до сути дела не доберемся. А у нас, может статься, времени нет. Морловские огнельты повсюду, даже здесь, в Фаррине. Я засек их над головой и вовсе неуверен, что Библиотечная Печать устоит, особенно если они призовут клятых оккуляторов. Ну вы только послушайте его. Все еще бормочет на Древнем Наречии. Это Вступление тянется семнадцать клятых страниц, не меньше. К чему утруждаться, как-то спросил я его. И получил за свои страдания Лихоманку.
Перо приостановилось и чернила догнали его, но голос продолжал звучать; и из глубин своей комы Филип понял, что теперь голос обращается непосредственно к нему.
Значит, вот. Что тебе нужно, так это Общий План. Как гласит старая гремская поговорка, пока не разберешься, где ты, что происходит — и подавно не поймешь. Добавим картинку.
Бодрствуй сейчас Филип, он бы закричал. Он словно вознесся в прозрачном лифте с ракетным двигателем через каменные напластования и широкие вены земли, мимо разверстых зевов подземных лабиринтов и могильников, мимо обхвативших скалы корней могучих деревьев. И голос Покета поднимался вместе с ним.
Гремские штучки. Так даже Пеллус не умеет. И бесится, что не умеет, хотя нипочем не признается, слишком уж нос дерет. Ага, вот мы и на месте.
Филипа бесшумно и резко рвануло вперед, протащило через полосу сияния — и наконец он остановился, зависнув над безбрежным и немыслимо прекрасным ландшафтом, залитым светом плавно скользящих многоцветных лучей: словно бы солнце било сквозь медленно вращающиеся светофильтры. На один жуткий миг Филип решил было, что переживает религиозное откровение.
Королевство, — сказал Покет небрежно. — Или, как полагается называть его в наши дни, клятая Морлова Подневольщина.
Ландшафт заскользил к Филипу, медленно и беззвучно проматываясь под ним. Фаррин оказался высоким плато с множеством конических невысоких пригорков и рощ, отбрасывающих оранжевые тени. Его испещряла паутина тропинок, хотя очевидных признаков жилья нигде не было, лишь россыпи сваленных в кучу камней. Склоны плато круто обрывались вниз, съеживаясь до длинных скалистых хребтов, похожих на спинные гребни зарывшихся в песок рептилий. Хребты тянулись вглубь безжизненной пустыни, в синие тени дюн, непрестанно меняющих форму под напором неощущаемых Филипом ветров.
В поле зрения показалась череда гор, что вставали над песками почти вертикально и гигантской дугой уходили к далекому темному морю справа от Филипа. Склоны этих гор были серыми, но там, где их поверхность взламывали следы обвалов или рудничных работ, проглядывала масляная желтизна. Отдельные высокие пики были припорошены чем-то вроде снега, хотя белым он оставался лишь очень короткие промежутки времени. Меж подножий далеких холмов свет танцевал на глади озера; у дальнего берега поднимался черный зубчатый остров, отбрасывающий на воду зеленую тень.
Голос писца называл, а рука записывала названия всего, что скользило внизу. Филип с твердой уверенностью спящего знал — каждое слово навеки впечатывается в его память, подгружается в мозг. Он чувствовал, как его поглощает ненасытное счастье.
Он проследил взглядом русло реки, серебристой, потом молочно-синей, потом бирюзовой. Она обхватывала три обнесенных крепостными стенами города, а затем, после могучего водопада, скрывалась в лесах, казавшихся поначалу безбрежными. Однако закончились и они, и началась плодородная волнистая равнина, сшитая из лоскутов полей, лугов, рощ, деревушек и зеленых выгонов, на которых могли бы играть, но не играли дети.