– Что за игры? – воскликнул Пратт. – Не знаю, будет ли у меня удовольствие написать того, кто это сделал…
Он посмотрел на часы. Они показывали без пяти семь. Пратт выскочил из мастерской, запер дверь, сунув ключ в карман. На земле белел окурок. Он нагнулся и подобрал его.
По тропинке кто-то шел. Пратт ринулся вперед и схватил идущего. Им руководил безотчетный инстинкт. Его ударила в грудь чья-то рука, и он пошатнулся. Когда Пратт опомнился, рядом уже никого не было.
В конце тропинки его поджидала фигура.
– Добрый вечер, – раздался мужской голос.
Пратт взглянул на внезапно выплывшее из темноты лицо и улыбнулся:
– Добрый вечер, мистер Чейтер!
– Вы угадали. Мы ведь не знакомы?
– Нет, потому я и угадал. Методом исключения. Вы приехали на поезде в 17.56?
– Верно.
– Вы здесь впервые?
– Да. Милое местечко, не правда ли? Я решил предпринять ознакомительную прогулку.
– Боюсь, в темноте вы мало что увидите.
– Хотя бы научусь ориентироваться. Куда ведет эта дорожка? Тот дом – конюшня? – Чейтер пытался проследить взглядом теряющуюся в темноте тропу.
– Нет, мастерская.
– Значит, тут орудует живописец?
– Во всяком случае, так он себя называет. Вы интересуетесь живописью?
– Не особенно. Кто он такой?
– Его зовут Лестер Пратт.
– Сам Лестер Пратт? Он, кажется, нынче в моде?
– Людям нравятся его работы.
– Всем?
– Тем, кто готов платить за них большие деньги.
– В таком случае он может быть спокоен. Здесь он пишет чей-то портрет?
Пратт немного помедлил, а потом ответил:
– Только что я видел портрет, который он сейчас пишет.
– Хороший?
– Ему нравится.
– Чей портрет?
– Дочери лорда Эйвлинга.
– Дочери, а не жены?
Это было произнесено небрежно, но Пратт понял, что за ним пристально наблюдают.
– Я сказал: дочери! – бросил он.
– Конечно, – улыбнулся Чейтер. – Она хороша собой, хотя я видел ее мельком. Она вот-вот обручится или еще что-то?
– Я вас правильно понял?
– А?..
– Про «еще что-то».
Улыбка Чейтера превратилась в смех, в темноте блеснули его зубы.
– Я никого не хочу обидеть, – объяснил он. – Жених – Эрншоу, наверное? – Пратт не ответил, и он продолжил: – Надеюсь, я не злоупотребляю вопросами. Просто когда ты новичок, полезно кое-что выяснить. Это часто спасает от оплошностей. Вообще-то, среди моих грехов не фигурирует любопытство.
– Это никогда не пришло бы мне в голову, мистер Чейтер, – проговорил Пратт с иронией, но его слова не произвели на собеседника впечатления.
– Честно говоря, мне бы тоже хотелось взглянуть на ту картину, – промолвил Чейтер. – Мастерская не заперта?
– Боюсь, заперта.
– Как же вы сами в нее попали?
– У меня есть ключ, я ее запер.
– Похоже, вы и есть Лестер Пратт!
– Он самый.
– Могли бы меня предупредить! Теперь я буду весь вечер вспоминать наш разговор и пытаться понять, не ляпнул ли какой-нибудь глупости. Или вы сами мне поможете? Я ничего не ляпнул?
В хладнокровном тоне Чейтера звучало нечто дешевое, нарочитое, почти оскорбительное, тогда как невозмутимость Пратта была наследственной.
– Вы же не заглядывали в мою мастерскую, – заметил художник. – Или все же заглядывали?
– Каким образом? Она же заперта!
– Десять минут назад она была открыта.
Выражение лица Чейтера изменилось – оно сделалось настороженным.
– Десять минут назад я здоровался с горничной, – сообщил он.
Часы над конюшней пробили семь.
– Понятно, – пробормотал Пратт. – Значит, вы не провели здесь десяти минут?
– Я только вышел – и сразу встретил вас.
– И больше никого?
– Простите, мистер Пратт, к чему этот разговор?
Пратт пожал плечами:
– Собственно, ни к чему. Увидимся за ужином.
Он собрался уйти, но Чейтер остановил его вопросом:
– Мы друг друга невзлюбили?
– Еще как!
Чейтер был того же мнения. Проводив художника взглядом до дома, он свернул на дорожку и зашагал к мастерской. Если бы Пратт не запер дверь, не видать бы ему за ужином тринадцатого гостя.
Когда вернулся Пратт, Балтин повязывал себе широкий белый галстук. Балтину нравилось все большое. Мягкая шляпа была такой широкополой, словно происходила из Италии, хотя на самом деле ее купили на Пиккадилли.
– Хорошо прогулялся? – спросил Балтин, не поворачиваясь.
– Отлично! – ответил Пратт, сбрасывая пиджак. – Но все равно не получил того удовольствия, какое получила бы на моем месте Эдит Фермой-Джонс.
Прославленный журналист воздержался от вопроса «почему?», зная, что сейчас последует объяснение.
– Мой дорогой Лайонел, Эдит Фермой-Джонс совершила бы сенсационное открытие и выдрала бы из своего романа первую главу.